– Я согласен с господином консулом, – кивнул Мазхар-эфенди. – Сложность заключается в том, чтобы найти журналиста, который в условиях блокады смог бы донести слова ее величества до европейцев. Ведь если мы воспользуемся услугами греческих газетчиков и опубликуем заявление королевы в критской или афинской печати, это будет неверно истолковано.
– Многие лондонские и парижские газеты не откажутся от возможности во всех подробностях рассказать своим читателям о невзгодах, пережитых дочерью низложенного султана, ее отцом и сестрами по воле Абдул-Хамида, – сказал консул Джордж. – В конце концов, и о восхождении ее величества на престол написали многие газеты мира.
– А вот о том, что ее величество вышла замуж за шейха, писать не стали.
– Догадались, что это был фиктивный брак. Однако европейские журналисты, разумеется, захотят, чтобы королева со всей искренностью рассказала о том, что она думает про жестокого деспота, доводящегося ей дядей. В ее словах будут читаться чувства человека, всю свою жизнь страдавшего от тирании. В правительстве Роберта Гаскойн-Сесила есть люди, которые поймут эти чувства и захотят защитить этот прекрасный остров от Абдул-Хамида.
Через сорок два года турецкие крайне правые, обрадованные победами Гитлера на Балканах, будут писать в исторических рубриках некоторых стамбульских газет и журналов (таких, как «Орхон» или «Танрыдаг»), что этот доброжелательный совет консула Джорджа был частью дьявольского антитурецкого замысла. (По их мнению, Османская империя потеряла Аравию из-за шпиона Лоуренса[157], а маленький остров Мингер – из-за шпиона Каннингема.) Однако собравшиеся в кабинете премьер-министра утром 24 сентября 1901 года были едины в том мнении, что только согласие стать подмандатной территорией или протекторатом какой-нибудь европейской державы послужит надежной гарантией от вторжения войск Абдул-Хамида или иных сил. Все краешком глаза поглядывали на королеву.
– Решение о том, как именно выразить мое отношение к дяде, я желаю принять сама, – объявила Пакизе-султан с той твердостью, которую так любил в ней и которой так гордился ее муж. – Однако прежде мне нужно будет обдумать этот вопрос и прийти к определенному мнению о том, что будет лучше всего для мингерцев.
Слова королевы убедили встревоженных мужчин, собравшихся в кабинете премьер-министра, что она выступит в прессе с осуждением Абдул-Хамида, и укрепили их пока еще робкий оптимизм – ведь это был, по их мнению, единственный способ обеспечить политическое будущее острова. Однако ни западные, ни мингерские, ни турецкие журналисты так никогда и не услышат от Пакизе-султан ни единого слова хулы в адрес дяди и его политики.
– Расскажите европейскому газетчику то же самое, что говорили мне, вот и все, – попытался убедить ее однажды доктор Нури.
– К лицу ли мне так поступать? – ответила королева, широко распахнув глаза, отчего ее лицо приобрело по-детски наивное выражение. – То, о чем я говорила с сестрами и отцом, – мои самые сокровенные, самые драгоценные воспоминания. Разве зло, причиненное нам дядей, дает мне право делиться ими? И вообще, мне хотелось бы знать, что по этому поводу сказал бы мой отец.
– Вы теперь королева, и это вопрос международной политики.
– Я стала королевой не потому, что очень этого хотела. Мне хотелось положить конец эпидемии, чтобы люди больше не умирали. – И Пакизе-султан заплакала, а муж стал гладить ее по каштановым волосам и утешать: все равно на остров не заходят корабли, европейские журналисты приехать не могут, а значит, и давать интервью некому.
До самого конца сентября Пакизе-султан время от времени пишет сестре, что все не решит, как ей говорить с газетчиками, что сказать им про Абдул-Хамида. Прочитав эти письма, вы (вслед за ней) с удивлением поймете, что годы, проведенные ею с родителями и сестрами во дворце Чыраган, были самыми счастливыми в жизни принцессы. Чумные дни заставили ее, даже после воцарения на Мингере, скучать по былым временам, когда она играла вместе с отцом на фортепиано, читала романы с сестрами и бегала из комнаты в комнату, перешучиваясь с пожилыми гаремными тетушками. Иногда королева тихо плакала, стараясь, чтобы муж не заметил.
