По телу Джанет пробежала дрожь. Я взял ее за руку, подвел к красному кожаному креслу, и она рухнула в него.
– Арчи, блокнот! – рявкнул Вулф. – Нет – сначала фотоаппарат…
– У меня нет сил это терпеть! – воскликнула Мариэлла, вставая. Она потянулась, стремясь за что-нибудь ухватиться, и судьбе было угодно, чтобы это оказалась рука Брейди. – Я больше не могу!
Вулф нахмурился:
– Отведите ее в оранжерею, доктор, и покажите ей орхидеи. Три пролета наверх. Да прихватите с собой этого раненого и подлатайте его. Фриц принесет все необходимое. Йод советую сначала понюхать.
В шесть часов вечера я сидел за своим столом. В кабинете царили тишина и покой. Вулф все обстряпал в лучшем виде. Кремер вломился как лев – с отрядом полицейских и ордером, а удалился как ягненок – с ворохом показаний, признаний, с убийцей и апоплексией. И да не осудят меня все, кто любит Кремера, как люблю его я, но, услышав грохот лифта, спускающего Вулфа из оранжереи, я вдруг так увлекся своей писаниной, что даже не поднял головы. Я был намерен не замечать его присутствия. Решение предложить Мариэлле остаться он мотивировал тем, что при сложившихся обстоятельствах ей нет никакой возможности вернуться в Ривердейл, а больше податься ей некуда. Пф!
Однако мне так и не удалось сразить его своим ледяным презрением, ибо, выйдя из лифта, они направились прямиком на кухню. Я остался верен письменному столу. Время шло, я злился, и работа не клеилась. Около семи в дверь позвонили. Я пошел открывать и обнаружил на крыльце доктора Брейди. Он сказал, что приглашен, и я проводил его на кухню.
Там было тепло, светло и витали аппетитные запахи. Фриц нарезал ломтиками спелый ананас. Вулф сидел на стуле возле окна, дегустируя содержимое дымящейся кастрюльки. Мариэлла, скрестив ножки, пристроилась на краешке длинного стола и потягивала мятный джулеп. Она приветственно помахала Брейди свободной рукой. Он замер и теперь, мигая, смотрел на нее, на Вулфа, на Фрица и вновь на нее.
– Что ж, – наконец выдавил он, – я рад, что у вас всех такое праздничное настроение. В теперешней ситуации…
– Вздор! – оборвал его Вулф. – Тут нет ничего праздничного. Мы готовим пищу. А мисс Тиммс нашла занятие получше. Вам что, необходимы истерики? У нас состоялась дискуссия относительно приготовления «ложечного хлеба»[16], и сейчас в духовке две партии: замешенная на двух яйцах и на трех, на молоке комнатной температуры и на кипящем. Мисс Тиммс предлагает вам джулеп, берите. Арчи, джулеп?
Брейди взял у нее джулеп, осторожно поставил его на стол, даже не попробовав, обнял ее и прижал к себе. Она не вырывалась и не царапалась. Вулф, притворившись, что ничего не замечает, мирно снимал очередную пробу с кастрюльки. Фриц начал обрезать ломтики ананаса.
– Кажется, мне надо взда-ах-нуть, – судорожно произнесла Мариэлла.
– Джулеп, Арчи? – любезно спросил Вулф.
Я не ответил, развернулся и вышел в холл. Отыскав шляпу, я хлопнул дверью с наружной стороны и зашагал к находившемуся на углу заведению Сэма, где взгромоздился на табурет возле самой стойки. Вероятно, я что-то пробормотал себе под нос, потому что Сэм спросил из-за стойки:
– Ложечный хлеб? Что за чертовщина такая – ложечный хлеб?
– Никогда не говори, пока с тобой не заговорят, – сказал я ему. – И дай-ка сэндвич с ветчиной и стакан токсина. Если нет токсина, сойдет молоко. Старое доброе орангутанье молоко. Мне довелось играть в пятнашки с обнаженной убивицей. Знаешь, как распознать убивицу, если встретишь? Это верняк. Надо замочить ее на ночь в йоде, затем слить через марлю, добавить фунт свиной требухи… Что? А-а, ржаной виски и никаких маринадов. Кажется, мне надо взда-ах-нуть.
Кое о чем я ему никогда не напоминал и не собираюсь. Однако у меня есть десяток теорий по этому поводу. Вот например:
1. Он знал, что я пойду на похороны, и послал тот букет орхидей, просто чтобы меня подразнить.
2. Что-то из его прошлого. Когда он был молодым и стройным, а Бесс Хаддлстон была ему под стать, они могли… гм… водить знакомство. Что же до того, что она его не узнала, то я сомневаюсь, что нынче это удалось бы даже его родной матери. И не сомневаюсь, что у него таких прошлых – пятнадцать или двадцать уж точно. Это-то я о нем знаю.
