— Твои легкомысленные речи могли иметь очень неприятные последствия. К счастью, это были люди из общества.
— Люди? — с изумлением прервала их дочь. — Но ведь он был один.
— Ну, тогда оглянись, ты еще сможешь увидеть их.
Действительно, на крутой дорожке на склоне горы еще виднелись две светлые мужские шляпы.
— Ты видишь, мамочка, эти люди не опасны. Один из них даже не решился выйти из кустов, а у другого такое добродушное лицо, что вряд ли он может быть разбойником.
В своей комнате Елизавета осторожно сняла венок и, положив его на тарелку, поставила перед бюстом Бетховена. Затем она поцеловала спящего Эрнста и пожелала спокойной ночи своим родителям.
— Эльза, да не беги же так! — крикнул лесничий, выходя на другой день с ружьем через плечо из леса на лужайку, ведущую к дому.
Елизавета бежала под гору, ее шляпа висела на руке, косы блестели на солнце. Она со смехом бросилась в объятия дяди, а затем, сунув руку в карман, отступила на шаг и спросила с улыбкой:
— Угадай-ка, что у меня в кармане, дядя?
— Ну, что же там может быть? Тут не придется особенно ломать голову. Вероятно, навевающий сентиментальные воспоминания пучок травы, или несколько засушенных цветков, или кусочек печатной мировой скорби, заключенной в золоченую рамочку.
— К сожалению, все мимо, господин лесничий. Ну ладно, меня не рассердили ваши слова, так что… Вот, смотри!
Она вынула из кармана маленькую коробочку и приподняла крышку. Там на зеленых листиках лениво потягивалась толстая гусеница. Ярко-желтого цвета, с черными точками, косыми синевато-зелеными полосками и кривым рогом на хвосте.
— Батюшки, сфинкс атропос! — с восхищением воскликнул лесничий. — Однако, постреленок, где же ты раздобыла этот чудный экземпляр?
— В Линдгофе, на картофельном поле. Не правда ли, она хороша? Так, теперь мы хорошенько закроем коробочку и спрячем…
— Как, я не получу этой гусеницы?
— Нет, ты можешь получить ее, но только за плату.
— Ну и ну, ты, кажется, превратилась в торгаша-еврея? На вот тебе десять пфеннигов, давай сюда гусеницу!
— Боже упаси! Меньше чем за тридцать я ее не отдам. Всякие заплесневелые пергаменты, до которых противно дотронуться, ценятся на вес золота. Неужели же такое прекрасное произведение природы не стоит тридцати пфеннигов?
— Старые заплесневелые пергаменты! Сказала бы ты это какому-нибудь ученому, как бы он возмутился!
— Ах, здесь, в свежем зеленом лесу, их нет!
— Берегись, господин фон Вальде…
— Торчит возле пирамид.
— Но мог бы внезапно появиться и привлечь к ответственности некоторых дерзких девиц. Он среди ученых важная птица.
— Пусть они воздвигают ему памятники и сколько угодно венчают лаврами, а я не могу простить ему, что он за всем этим старым хламом забывает о требованиях, которые предъявляет ему жизнь, что он задается вопросом, действительно ли римляне кормили рыб мясом своих рабов, а бедняки в его имениях голодают и изнемогают под гнетом баронессы.
— Э, у него теперь, наверное, горит левое ухо! Жаль, что он не мог слышать эти слова! Вот тебе деньги. Ты, видно, хочешь купить себе какое-нибудь перо на шляпку или другую безделицу?..
Елизавета взяла свою шляпу и с восхищением посмотрела на две прекрасные розы, свежие, как заря, — они были заткнуты за скромную черную бархотку.
— Разве они не прекрасны, дядя? — спросила она. — Неужели ты думаешь, что я добровольно стану обременять свою юную головку перистыми облаками, имея свежие розы? Вот тебе гусеница. Сейчас ты узнаешь, почему я тебя ограбила. Сегодня утром у нас была жена одного бедного ткача из Линдгофа и просила помочь ей. Ее муж упал, повредил себе руку и ногу и уже в течение нескольких недель ничего не зарабатывает. Мама дала ей старое белье и большой домашний хлеб. Дать больше, как ты знаешь, мы не можем. Вот у меня есть двадцать пять пфеннигов, взятые мною из копилки, — больше там не было. Эрнст отдал мне свои сбережения. Он готов был продать всех своих солдатиков, лишь бы помочь бедной женщине. К этому еще прибавятся деньги за гусеницу, что составит целый талер. Я его сейчас отнесу в избушку ткача.
— Вот тебе еще талер и… Сабина! — крикнул он. — Достань-ка хороший кусок солонины из бочки и заверни в два больших листа. Возьми и это, — добавил он, снова обращаясь к Елизавете.
