— Но я тебе расскажу случай еще более интересный, — сказал Ачиков. — Как-то еще в Краслаге пришел в зону вор, выдававший себя за законника. Его приняли, оказали уважение, но через неделю зарезали. Причем то, что он не мог быть авторитетом, блатные поняли с первого дня.
— Он вел себя не так, как они?
— Нет, он многое делал так, как они. Но он закрывал за собой двери, чего вор его уровня делать не должен.
— Надо же, на какой мелочи засыпался.
— Это не мелочь. Я все это тебе рассказывал для того, чтобы ты не вздумал там распальцовкой заниматься, обещать много и строить из себя делового. Ты тот, кто ты есть на самом деле. И в этом стойле ты непоколебим. Ты инженер-изобретатель, и не больше. Понял?
— Понял, чего уж тут не понять.
— Ну вот и все, я тут потормошу кое-кого, и через пару-тройку дней ты ко мне подходи, будем думать, с чем тебя отправить в Одессу. И главное, не тушуйся, везде есть люди, — произнес почти торжественно Чилиндра, вкладывая в слово «люди» только ему понятный смысл.
Олесь
Старший оперуполномоченный УСБУ в Одесской области капитан Старостенко третьи сутки безвылазно сидел в Беляевке. Неделю назад его вызвал начальник отдела и долго объяснял ему суть задачи.
Выходило, что там, в Киеве, их коллегам нечего делать. И они решили запустить в Беляевку диверсанта, который должен провести диверсию на очистительном комплексе, снабжавшем Одессу питьевой водой.
— Но в Беляевке целое отделение сотрудников, — возразил Старостенко.
— Им лучше этого не поручать, — сказал начальник, — их показная активность спугнет диверсанта.
— Но они лучше знают обстановку, у них свой актив.
— Поедешь туда заранее и сколотишь свой актив.
— А не перехлестнемся мы с местными?
— Не перехлестнемся, да и дело несложное. Там, в Киеве, одни пытаются показать, что мы здесь ничего не делаем, а вторые благоволят нам. Так вот вторые сообщили приметы диверсанта и его установочные данные. Дело чести при такой форе его взять или хотя бы не дать ему возможности провести «диверсию».
— А почему именно Беляевка?
— Там эта станция, по советской терминологии «объект, уязвимый в диверсионном отношении», если гипотетически отравить в ней воду, то отравится вся Одесса, а это шум на весь мир. Наши начальники полетят, политики приобретут капитал, а те, кто управляет так называемыми финансовыми потоками, потеряют возможность ими управлять. А это для них смерти подобно.
Старостенко был достаточно опытным опером, чтобы не понимать, что сам он, оказавшись на «чужой поляне», становится мишенью для своих коллег. Но приказ есть приказ.
— Да, — сказал начальник, — парню этому под тридцать, он каратист, родился в Киеве, учился в политехе, фамилию, имя, отчество узнаешь позже. Перед самым отъездом.
— Почему не сейчас?
— Конспирация, — ответил начальник.
Прежде чем уехать в Беляевку, Старостенко установил контакт с кассирами автобусной станции. Он понимал, что диверсант может приехать на такси, но прежде чем совершить диверсию, ему нужно изучить оперативную обстановку. Ничего не поделаешь, хотя Старостенко и пришел служить в органы в девяностые, у него и у предполагаемого диверсанта были еще общие учителя.
Кассиры заложили в память компьютеров фамилию, имя, отчество предполагаемого диверсанта, и Старостенко со спокойной совестью уехал из Одессы.
Раскинув свою небольшую сеть, Старостенко, как паук, стал следить за тем, не раздастся ли колокольчик, свидетельствующий о том, что некто, весьма похожий на диверсанта, в нее попал.
Сам он поселился на Маяках, раз в день выходил на рынок и пил кофе в кафе, что через дорогу от рынка.
Вот и сегодня он не спеша прошелся по торговым рядам, купил кусок соленого сала с прожилками мяса на вечер.
Внимательно, словно собирался покупать, постоял у связок соленой и вяленой рыбы.
Старостенко был истинным одесситом и не любил пресноводную рыбу. В ней много мелких костей. То ли дело все, что более пары килограммов и выловлено в море. К такой рыбе больше подходит название «мясо-рыбы», как у Хемингуэя в повести «Старик и море».
Обойдя рынок и перемигнувшись с двумя продавцами овощей, Старостенко направился к выходу. Там он немного постоял у тазов, в которых шевелились зеленые с коричневатым оттенком раки. Представил, как они краснеют, варясь в кипятке, и прошествовал в кафе, не преминув подмигнуть бабе Одарке, которая продавала неподалеку от входа на рынок шерстяные варежки и носки.
