У деда действительно был большой и острый нос. Прежде чем ответить на мои многочисленные вопросы, дед обычно тер кончик носа указательным пальцем. Борода у деда была пышная, мягкая и белая, как хлопок. Я никогда не видел ничего столь ослепительно белого, ничего белее бороды моего деда. Он был очень высок, во всяком случае, я не знал никого в нашем местечке, кто, разговаривая с ним, не задирал бы голову вверх. А входя в комнату, дедушка наклонялся так низко, что напоминал мне изгиб реки у акациевой рощи. Мой дедушка был высоким и худым. Я любил его. Мне хотелось, когда я вырасту, быть похожим на него, широко шагать по земле и пахать эту землю.
Кажется, он выделял меня среди других внуков. И я не упрекаю его за это: мои двоюродные братья были тупицами, я же рос умным ребенком — так говорили взрослые. Я всегда угадывал, когда он хочет, чтобы я смеялся, а когда — чтобы молчал. Я знал время его молитв, готовил ему все необходимое, наполнял водой кувшин прежде, чем он просил меня об этом. Отдыхая, он любил слушать, как я читаю нараспев Коран, и по лицу деда я видел, что он мной доволен.
Однажды я спросил деда о нашем соседе Масуде. Мне казалось, что он не любит Масуда. Дедушка потер кончик носа указательным пальцем и ответил:
— Он ленивый человек, а я не люблю лентяев.
— Что такое ленивый человек? — спросил я деда. Он немного подумал и сказал:
— Посмотри на это большое поле. Его не охватишь взглядом, потому что оно тянется от края пустыни до берега Нила. Длина этого поля сто федданов[1]. А там, видишь, множество финиковых пальм? А эти деревья, видишь? Всем этим владел Масуд, все это досталось ему в наследство от отца.
Дед замолчал, и я перевел взгляд с его бороды на обширные земли, о которых он мне говорил. Мне было все равно, кто владеет пальмами, деревьями и черной растрескавшейся землей. Ведь я только мечтал здесь да бегал в свободное время. Дед заговорил снова:
— Да, внучек, лет сорок назад всем этим владел Масуд, а сейчас две трети земли принадлежат мне.
Его слова взволновали меня. Мне казалось, что земля эта принадлежит деду от сотворения мира…
— У меня не было ни феддана, когда я пришел сюда. Хозяином всего этого был Масуд. Но теперь все изменилось. И я думаю, что, прежде чем Аллах призовет меня к себе, я куплю и оставшуюся часть земли.
Не знаю почему, но, когда дед произнес эти слова, меня охватил страх и я почувствовал симпатию к нашему соседу Масуду. Лучше бы дед не забирал у него землю! Я вспомнил пение Масуда, его красивый голос, громкий смех, похожий на звук льющейся воды. А мой дед никогда не смеялся. Я спросил деда, почему Масуд продал землю.
— Из-за женщин, — сказал он. В голосе деда было неодобрение, и я почувствовал, что женщины, видно, нечто ужасное.
— Масуд, внучек, женат на многих женщинах. И вот каждый раз, когда он женился, он продавал мне феддан или два.
Я быстро подсчитал про себя, что Масуд наверняка женат на девяноста женщинах. Но тут же вспомнил трех его жен, их бедность, хромую ослицу, старое седло, поношенную, дырявую галлабийю[2]. Мне казалось, что я уж и думать забыл об этом, как вдруг увидел идущего в нашу сторону человека. Мы с дедом переглянулись.
— Сегодня я собираю финики. Приходите, — сказал подошедший Масуд.
Я внезапно почувствовал, что на самом деле ему вовсе не хочется видеть деда. Но дед быстро поднялся, и я заметил, как блеснули его глаза. Он потянул меня за руку, и мы отправились к Масуду на сбор фиников.
Кто-то принес деду скамейку, покрытую бычьей шкурой. Дед сел, а я остался стоять. У Масуда было много народу. Я знал всех, кто там был, но почему-то начал наблюдать за Масудом. Он стоял в сторонке один, как будто все, что происходило, его не касалось, хотя собирали-то его финики. Изредка он оборачивался на звук падающей сверху огромной грозди плодов. Один раз он закричал сидевшему на верхушке пальмы пареньку, начавшему срезать длинным острым ножом гроздь фиников:
— Осторожно, не повреди сердцевины пальмы!
Но никто не обратил внимания на его слова. Парень, сидевший на дереве, продолжал быстро и ловко орудовать ножом. Подрезанная гроздь полетела вниз, и казалось, будто она летит прямо с неба. А я задумался над словами Масуда «сердцевина пальмы» — мне представилось, что у пальмы есть живое, трепетное сердце! Вдруг я вспомнил, что сказал мне Масуд, когда увидел, как я ломаю ветку маленькой пальмы: «Пальмы — что люди, они могут радоваться и страдать». И мне стало стыдно — не знаю отчего.
