Мехрангиз-ханум совсем забыла о своем высоком сане, слушала, разинув рот, а потом только и нашлась сказать:
— Неужто правда?
— А чего мне врать, госпожа хорошая?.. Вы вот изволили говорить: «Пусть дома сидит, за детьми присматривает!» А хлеба-то где для них взять? Сказать по правде, ханум, мне эти ваши слова не по душе, не по-божески это. Вы ведь, слава тебе господи, госпожа добрая, милостивая, не к лицу вам так говорить…
Мехрангиз-ханум внимала уговорам банщицы, взявшей на себя роль миротворца. В нагретом воздухе пар смешивался с жирным запахом грязной кожи и мыла. Молоденькая бойкая девушка потеряла где-то свое мыло и рукавичку и, разыскивая их, вдруг запела приятным, хоть и неокрепшим голоском модную песенку:
Ох, провались та баня — стащили мою шайку и лоханку!
Ох, провались та баня — стащили мои лонг и косынку!..
Стащили лонг и косынку, стащили шайку и лоханку —
Провались на месте та баня!
Все дружно расхохотались и стали потихоньку подпевать девчонке.
Из дальнего темного угла, где сводили волосы с тела, тянуло запахом сернистого мышьяка, дышать становилось все труднее. С пола, от тазов с горячей водой, от голых женских тел шел пар. Он клубами поднимался вверх, к грязному, разбухшему от сырости куполу бани, и там, казалось, смешивался с грохотом тазов и прочих посудин, с пением той девчонки… По своду купола, сверху, где в тусклом свете, проникавшем сквозь немытые оконца, вились бледные листья какой-то травы, неизвестно как выросшей здесь, сбегала вниз вода. Наверное, пар, соприкасаясь с холодным стеклом, превращался в эти грязные ручейки и капли, от которых, по словам старух, на теле язвы бывают, — ручейки стекали по стенам, капли падали на головы и плечи женщин.
Скандал в предбаннике испортил всем настроение, но понемногу покой и довольство опять воцарились в этом сыром, душном мирке. Девчонка, которая все еще разыскивала свою банную рукавичку и мыло, решила пошарить вокруг маленького бассейна при входе в баню. Она направилась туда, но не дошла и до середины зала, как вдруг одна из плит пола провалилась под ее ногами… Раздался отчаянный испуганный крик, и баня заполнилась едким кисловатым дымом[29]. Женщины опять загалдели, в бане поднялся невообразимый шум. Девушка провалилась по грудь, она была без сознания. Побледневшие банщицы и водоноска со всех ног кинулись к ней, другие женщины помогли им, все вместе они вытащили девочку. Грудь и живот у нее были исцарапаны и сильно кровоточили. Ноги, которые несколько минут оставались в горячей золе теплового хода, опухли, на них появились волдыри. Баня была полна дыма. Прибежала испуганная и встревоженная хозяйка и сразу же послала за истопником. Девушку подняли, обмыли царапины, ноги смазали мазью и перевязали. На этот раз за хозяйку принялись не на шутку.
— Ну что она может сделать? — вступилась за нее умная банщица. — Как будто все это нарочно подстроила она, хотела, чтобы ее баня обрушилась и девушка пострадала…
Привели истопника. Сказав «йаллах»[30], он вошел в баню. Женщины попрятались по углам. В пол вставили новую плиту вместо провалившейся, все повреждения устранили, и истопник удалился. Хозяйка велела вынуть в куполе несколько стекол, чтобы дым выходил побыстрее. Девушка, едва пришедшая в себя, стонала в предбаннике, но, видно, ее веселый нрав все-таки брал верх над болью. Понемногу все успокоились, правда, то тут, то там раздавались голоса:
— Только бы господь уберег от третьего раза!..[31]
Мехрангиз-ханум, кончив мыться, вышла в предбанник. Она оделась, но, прежде чем уйти, крикнула Бэгум и сунула ей мелочь — сдачу с однотумановой бумажки, которую ей только что вручила хозяйка бани.
Было начало шахривара 1320 года[32]. Время близилось к полудню. Город жил своей обычной жизнью. Не было ничего нового, только солдаты без мундиров, в одних нательных рубахах, с жестяными баулами — наскоро переделанными бидонами из-под керосина — бесцельно слонялись по улицам. Они наводнили город несколько дней назад и теперь, повинуясь привычке, выработавшемуся у них рефлексу, все еще ходили по трое в ряд, как в патруле. Быстро проезжали автобусы. Прохожие, толкая друг друга, недовольно хмурились, все спешили по своим делам.
