Аня бледнеет.
«Что же это, — мелькает в ее голове, — ведь отец, имея деньги, мог выкупить оставшиеся векселя». Дрожь охватывает ее, дрожь негодования.
— Это, наверно, неправда, отец сказал бы мне. Вам он мог отказать в деньгах на удовольствия, но мне нужно на необходимое.
— Послушай, ты, — соскакивает Оля со стола, — ты представляешься святой невинностью или ты совсем дура?
— Что такое?
— Разве ты не знаешь, что отец просаживает массу денег на какую-то певичку, наделал долгов, и все деньги, наверное, уйдут на эту дрянь!
— Господи, да откуда ты-то знаешь это? — с ужасом спрашивает Аня.
— Все знают, все говорят, только вы с мамой сидите за своими педагогическими книжками и ничего не знаете. Это возмутительно! Мы не можем позволить себе пустячного развлечения, а какая-то публичная женщина получает бриллианты! Нам никогда нельзя воспользоваться лошадьми, а эта дрянь катается по набережной в нашей коляске… Я больше этого не желаю! — топает Оля ногой. — Мы с Петей ему сегодня объявили, что, если он будет стеснять нас, мы расскажем маме!
— Ради Бога, только не маме! — глухо говорит Аня.
— Конечно, маму жалко, нам не хотелось бы ее волновать, но нельзя же позволить «этой» обирать нас! Мы вчера так и решили: ты должна поговорить с отцом; посоветуй ему не притеснять нас, а не то мы скажем маме. Надо же нам как-нибудь охранять наши интересы. Нельзя же допускать такое безобразие!
— Да, да, Аня, я получил деньги, но, видишь ли, мне пришлось почти все отдать кредиторам. У меня остались пустяки… Вот возьми пятьсот рублей… ты говорила, что у тебя там что-то не хватает по хозяйству, да дай этой Ольге на платье, она рвется на какой-то бал.
— Отец, — с трудом произносит Аня, — заплати Григорьеву.
— Видишь, дорогая, у меня нет… осталось всего три тысячи, честное слово, — три из всех денег, и они мне необходимы на одно важное дело… впрочем, я писал уже Григорьеву — он не берет… ему нравится куражиться… мерзавец!
— Как же он может отказаться отдать векселя, раз за них платят деньги?
— Ах, Аня, он может потребовать уплаты при свидетелях, дать знать Сливенко… имя которого на векселях… и вообще все испортит.
— Хорошо, отец, делать нечего, только ты эти три тысячи отдай мне, а то мы опять сядем без денег к концу месяца.
— Невозможно, Аня. Мне нужны эти деньги… у меня дела.
— Отец! Что ты делаешь, — вдруг не выдерживает Аня, — ведь ты дал мне слово, и вот опять…
— Это возмутительно! — срывается с места Роман Филиппович. — Есть у вас совесть?! Травят, травят со всех сторон. Родные дети устраивают шантаж! Да что это, наконец! Вы — взрослые, и живите сами как знаете, работайте сами на себя. До каких лет я должен содержать эту ораву, отказывая себе в счастье, в последнем клочке счастья!.. Довольно! Делайте что знаете, — я уеду! Мое терпение лопнуло! Что вы от меня хотите?
— Ради Бога, тише, тише… — с мольбой твердит Аня, — мама услышит.
— Пусть слышит! И ей я скажу, что не могу терпеть больше! Не могу терпеть ее вечных сентенций, ее нотаций, ее вечного противодействия мне, мне противно ее желтое лицо, ее холщевые рубашки! Ее любовь ко мне!
— Замолчи, отец! — хватает его за руку Аня.
— Как ты смеешь!
— Смею! Сам знаешь, что смею.
Несколько минут они смотрят друг на друга с нескрываемой ненавистью.
— Почему же ты смеешь? — сжимает кулак, но тоном ниже спрашивает Роман Филиппович.
— Сам знаешь, — гордо говорит Аня. — Давай мне эти три тысячи! Мне нет дела, что на них ты покупаешь себе любовь! Я хочу расплатиться с мелкими назойливыми долгами… я хочу отправить маму на юг… Давай!
— Эти деньги мне нужны! Ступай сейчас вон! Довольно!
Аня стоит неподвижно. В ней вдруг сразу словно все упало. Она больше не может кричать, спорить, требовать. Она так устала, так ей хочется покоя, покоя, а лучше бы — смерть.
Она поворачивается и идет к двери.
Роман Филиппович видит ее остановившиеся глаза, ее застывший в страдальческой гримасе рот и схватывается за бумажник.
Отдать ей эти деньги?
Но он тогда не может показаться «туда», он обещал там… Пусть будет, что будет! Сегодня он может целовать эти горящие глаза. Смуглые, душистые руки обовьются вокруг его шеи… Человек живет только один раз!
