На миг Хепизбу посетила мысль о том, не мог ли Клиффорд действительно обладать подобным знанием о собственности покойного дядюшки, как утверждал судья. Она припомнила смутные намеки со стороны брата, которые – если предположение было не совсем абсурдным – можно трактовать подобным образом. Он планировал отправиться за границу, мечтал о чудесной жизни дома, строил воздушные замки, воплощение которых требовало бесконечного богатства. Будь у нее подобные средства, с какой радостью Хепизба отдала бы их своему жестокому родственнику, выкупив у него свободу Клиффорда и одиночество в этом старом доме! Но она считала планы своего брата лишь детскими мечтами о будущем, не имеющими под собой ни малейшей реальной основы. Клиффорд не имел этого волшебного золота, и ему нечем было откупиться от судьи Пинчеона!
Неужели их положение безнадежно? Странно, что никто в этом городе не мог ей помочь. Было бы так просто распахнуть окно, закричать от боли и знать, что все немедленно поспешат ей на помощь, прекрасно понимая, что их зовет человеческая душа, оказавшаяся в крайне бедственном положении! Но как дико, как смешно было неизбежное, – что постоянно, как думала Хепизба, происходило в этом безумном мире, – любой, кто пришел бы на помощь с самыми благими намерениями, наверняка оказал бы эту помощь сильнейшей стороне! Сила и зло, сочетаясь, как магнит и железо, наделены непреодолимым притяжением. С одной стороны окажется судья Пинчеон – личность крайне достойная с точки зрения общества, занимающий высокую должность богач, филантроп, член Конгресса и сын Церкви, обладающий всем, что надлежит иметь человеку с добрым именем, – он так располагал к себе в этом выгодном свете, что даже Хепизба с трудом сомневалась в его честности. А кто же с другой стороны? Преступник Клиффорд! Когда-то его имя было у всех на слуху, но затем, униженный, он был совершенно забыт!
И все же, несмотря на понимание того, что помощь получит лишь судья, Хепизба совершенно не умела действовать сама по себе, без советов, которые могли подтолкнуть ее к любого рода деятельности. Маленькая Фиби Пинчеон немедленно осветила бы всю сцену если не разумным предложением, то хотя бы теплым своим присутствием и живостью характера. Хепизба подумала о художнике. Юный и никому неизвестный искатель приключений, по мнению Хепизбы, мог бы прекрасно справиться с любой сложностью. С мыслью о нем Хепизба отворила дверь, покрытую паутиной, которой давно не пользовались, но которая ранее служила проходом из ее части дома в шпиль, где располагалось временное обиталище бродячего дагерротиписта. Его там не оказалось. На столе лежала раскрытая книга страницами вниз, сверток рукописи, наполовину исписанный лист бумаги, газета, некоторые инструменты его нынешнего занятия и несколько забракованных дагерротипов, отчего создавалось впечатление его присутствия. Но в этот час дня, как могла бы догадаться Хепизба, художник находился в своей городской студии. Поддавшись импульсу пустого любопытства, которое еще мерцало среди ее мрачных мыслей, она взглянула на один из дагерротипов и встретилась взглядом с суровым судьей Пинчеоном. Сама Судьба глядела ей в лицо. С горьким разочарованием она отказалась от своих бесполезных поисков. За все годы своего затворничества она никогда еще так остро не чувствовала своего одиночества. Казалось, что дом стоит посреди пустыни или какое-то заклятие делает его невидимым для всех прохожих, так что никакое несчастье или преступление в нем не дождутся ни свидетелей, ни помощи. В своем горе и уязвленной гордости Хепизба всю жизнь провела, отказываясь от дружбы, она сознательно отрицала любую поддержку, которую Госполь посылал ей руками других людей, и теперь она была наказана за это: они с Клиффордом стали легкой добычей своего родственника.
Вернувшись к арочному окну, она подняла взгляд – бедная близорукая Хепизба подняла взгляд к небесам! – и вознесла искреннюю молитву плотным серым тучам. Их туман сгустился, словно символизируя огромную бурлящую массу человеческих бед, сомнений, замешательства, холодного равнодушия земли и мира иного. Ее вера была слишком слаба, а молитва слишком тяжела, чтобы вознестись к небу. Свинцовым грузом она рухнула обратно на сердце Хепизбы. Разрушила его отчаянной убежденностью в том, что Провидение не станет вмешиваться в мелкие ссоры одних людей с другими и не станет бальзамом для столь незначительной боли одинокой души. Оно проявляет свою справедливость и милосердие, как солнечный свет, широко по всему миру. Его безбрежность делала его неочевидным. Хепизба не видела, что, подобно солнечному лучу, согревающему каждое окно, любовь и милосердие Бога касаются каждой отдельной души.
