Затем Хепизба вспомнила, что город почти полностью окружен водой. Верфи, которые тянулись к центру гавани, во время такой непогоды были оставлены обычной толпой купцов, работников, моряков. У каждого причала мрачно покачивались одинокие суда, скрытые туманом. Что, если бесцельные шаги ее брата направились туда и он хоть на миг склонился над глубокой темной водой, – разве он не подумал бы, что нашел путь истинного побега, что одно движение навсегда избавит его от жесткой хватки родственника? О искушение! Завершить свои бесконечные страдания! Утонуть в этих свинцовых водах и никогда больше не подниматься со дна!
Ужаса последнего предположения Хепизба уже не вынесла. Она была согласна даже на помощь Джеффри Пинчеона. Хепизба бросилась к лестнице со словами:
– Клиффорд исчез! Я не могу найти моего брата. Помоги мне, Джеффри Пинчеон! С ним произошло нечто ужасное!
Она распахнула дверь в приемную. Но густые ветви за окнами, закопченный потолок, темные деревянные панели на стенах создавали такую темноту в комнате, что близорукая Хепизба не могла рассмотреть фигуру судьи. Она была уверена, однако, что он сидит в кресле предков, примерно в центре комнаты, и лицо его развернуто к окну. Судья Пинчеон обладал настолько крепкими нервами, что, возможно, ни разу не вздрогнул с момента ее ухода, оставшись в той самой позе, в которой решил ее ждать.
– Говорю тебе, Джеффри, – нетерпеливо воскликнула Хепизба, разворачиваясь на пороге, чтобы идти обыскивать другие помещения, – моего брата нет в его комнате! Ты должен помочь мне его найти!
Но судья Пинчеон был не из тех, кого женская истерика может заставить подняться из удобного кресла и выполнять действия, не совместимые с его достоинством. И все же, учитывая его личный интерес в этом деле, он мог бы проявить большую оживленность.
– Ты слышишь меня, Джеффри Пинчеон? – крикнула Хепизба, снова вернувшись к двери приемной после безуспешных поисков в иных комнатах. – Клиффорд пропал.
В этот миг на пороге возник, вынырнув из сумерек комнаты, сам Клиффорд! Его лицо было неестественно бледным, мертвенно бледным – настолько, что Хепизба могла различить его черты, поскольку лишь они виднелись в темноте. Сильная страсть словно освещала его изнутри, вместе с угрюмой насмешкой. Стоя на пороге вполоборота, он вытянул руку вперед и медленно поманил пальцем – не только Хепизбу, но словно бы и весь мир, приглашая взглянуть на нечто крайне забавное. Этот жест, неуместный и странный, как и радость на его лице, заставили Хепизбу с испугом подумать, что визит жестокого родственника довел ее брата до полного сумасшествия. Никак иначе она не могла объяснить неподвижность судьи: он отстраненно наблюдал, как Клиффорд демонстрирует это безумие.
– Тише, Клиффорд! – шепнула ему сестра, знаком призывая его к осторожности. – О, Бога ради, веди себя тише!
– Пусть он теперь тихо себя ведет! Только на это он и способен! – ответил Клиффорд, еще более безумным жестом указывая на комнату, из которой вышел. – Мы же, Хепизба, мы можем теперь танцевать! Мы можем петь, смеяться, играть и делать то, что пожелаем! Нет больше нашего бремени, Хепизба! Он покинул этот скучный старый мир, и мы теперь можем быть радостными, как наша малышка Фиби!
И в подтверждение своих слов он рассмеялся, все еще показывая пальцем на то, что Хепизба не могла различить во тьме приемной. Внезапно она ощутила, что произошло нечто ужасное. Обогнув Клиффорда, она бросилась в комнату, но почти сразу же вернулась, давясь криком. Испуганно поглядев на брата, она увидела, что Клиффорд дрожит с головы до ног, однако среди ужаса и тревоги все еще брезжит его мрачная веселость.
– Господи! Что с нами будет? – ахнула Хепизба.
– Пойдем! – сказал Клиффорд решительным тоном, который был совершенно ему не свойственен. – Мы слишком долго здесь оставались! Оставим этот старый дом кузену Джеффри! Он о нем хорошо позаботится!
Хепизба только сейчас заметила, что Клиффорд одет в плащ – старый плащ из минувших дней, – в который обычно кутался во время восточного шторма. Он поманил ее рукой, подчеркивая, насколько она его понимала, свою решимость оставить этот дом вместе с ней. В жизни людей слабохарактерных случаются моменты хаоса, слепоты или опьянения – моменты испытаний, в которых необходима храбрость, – но в эти моменты люди, предоставленные собственной воле, бесцельно плетутся дальше или бездумно слушаются любого другого, кто скажет им, что делать, пусть даже то будет дитя. Указание, неважно, насколько нелепое и безумное, становится для них Откровением. Хепизба дошла до такого момента. Непривыкшая к действиям и ответственности, полная ужаса от того, что увидела, боясь спросить или даже представить, как это произошло, испуганная катастрофами, которые словно преследовали ее брата, пораженная тусклой, плотной, удушающей атмосферой ужаса, что наполняла дом запахом смерти, стирая способность связно мыслить, – она мгновенно и беспрекословно подчинилась воле, которую выказал Клиффорд. Ей казалось, что она спит, и воля ее спала вместе с ней. Клиффорд, обычно лишенный этого качества, обрел его в напряжении кризиса.
