– Так, значит, ты и лорд Куэнби остались вдвоем, – заключила императрица.
Ее слова прозвучали как обвинение, и Гизела только и смогла, что пробормотать с несчастным видом:
– Да.
– Какая нелепая путаница! – воскликнула императрица. – Конечно, я никакого понятия не имела и даже не подозревала ни в малейшей степени, что может случиться такое. Было бы несправедливо укорять тебя. Твоей вины, дитя, здесь нет. Это я поступила опрометчиво. Мне ни за что не следовало соглашаться на такой сумасшедший план. Но он показался мне довольно простым и безобидным. Так что же случилось?
– Когда мы прибыли, – принялась рассказывать Гизела, – мы обнаружили, что лорд Куэнби, как я уже говорила, молод. Его отец скончался перед самым Рождеством. Когда он узнал, что предстоит визит вашего величества, он решил ничего не менять и оставить все точно так, как было задумано.
– Неслыханная дерзость с его стороны! – воскликнула императрица. – Как он смел не поставить меня в известность, что унаследовал титул и что именно он, а не его отец, будет меня принимать? Он объяснил, почему так поступил?
– Да, мадам.
– И какова причина?
Гизела запнулась, но потом, решив, что ей ничего не остается, как сказать правду, пролепетала:
– У лорда Куэнби… был большой друг… Его звали… граф Имре Ханяди.
Внезапно наступила тишина – такая многозначительная, что Гизела, не смея поднять глаз на императрицу, уставилась в пол. Наконец, спустя какое-то время, императрица проговорила совершенно изменившимся голосом:
– Имре! Он знал Имре?
– Да, мадам.
– Так что он сказал об Имре?
– Он хотел знать, где сейчас граф, что с ним произошло.
Снова повисла долгая тишина.
– Имре умер, – в конце концов прошептала императрица.
Гизела промолчала. Через минуту императрица, как будто позабыв, что рядом кто-то есть, сказала:
– Умер! По крайней мере, я молюсь об этом.
Она взглянула на Гизелу потемневшими от боли глазами.
– Он не может быть жив после стольких лет, и все же иногда мне кажется, что бог услышит мои молитвы…
– Нет никакой надежды, мадам? – спросила Гизела, тронутая до глубины души страданием на прекрасном лице.
Императрица глубоко вздохнула и чуть не расплакалась.
– Нет, глупо с моей стороны даже думать об этом. Он мертв… должен быть мертв… если бы мне только удостовериться…
– А вы не можете разузнать? – спросила Гизела.
– У кого? – Императрица откинула голову. – Кто станет говорить со мной о человеке, который любил меня и которого увезли, заточили в тюрьму и, возможно, пытали из-за этой любви?
– Я не могу понять, – прошептала Гизела.
– И не пытайся, моя маленькая Гизела, – сказала императрица. – Ты слишком молода, слишком наивна, чтобы понять такое. Только когда полюбишь сама, ты поймешь, что не дает мне спать по ночам и разрывает мне сердце надвое.
Голос ее дрогнул, но, взяв себя в руки с огромным усилием, она спокойно поинтересовалась:
– Лорд Куэнби заговорил о нем в первый же вечер?
– Да, мадам.
– Почему ты тогда не вернулась на следующий день? Почему не приказала немедленно собирать вещи? Он наверняка что-то заподозрил. Он должен был догадаться, потому что ты ничего не знала ни об Имре, ни о ком-либо другом. Одно дело попытаться обмануть старика, ослепшего и глухого, который только и хочет, что говорить о прошлом, и совсем другое – стараться провести его сына. О господи! Что мне теперь делать?
Гизела набрала в легкие воздуха:
– Я могу уверить вас, ваше величество, что лорд Куэнби ни на секунду не подверг сомнению мой титул.
– Он не догадался?
Императрица смотрела на Гизелу широко распахнутыми глазами. Гизела покачала головой:
– Нет, мадам. Он был совершенно убежден, что я – это вы. Я уверена.
– В таком случае, возможно, для меня не все так страшно, – сказала императрица. – Я была в полном смятении со вчерашнего вечера, когда за обеденным столом кто-то из гостей упомянул лорда Куэнби и заметил при этом, что он очень молод и красив. Еще говорили о том положении, которое ему скорее всего предложат занять при дворе. Можешь себе представить, что я чувствовала.
– Мне очень жаль, мадам, – сказала Гизела, – но я заверяю вас, лорд Куэнби ни о чем не догадался.
