— Чудесно, — сказала она несколько сухо. — Был великолепный бал.
— Да, великолепный, но только вы, вопреки обычному, не танцевали до упаду, а где-то прятались.
У меня есть мысль, что вы говорили с ним. С моим врагом.
— Да, говорила. Ну и что? Это запрещено?
— Черт побери, — вскипел Жиске, — вы, милочка, не смейте сейчас демонстрировать вашу прелестную наглость, это не поможет, дело слишком серьезно. О чем вы могли говорить с этим мерзавцем? Чего он хотел?
— Того, что хотят и все мужчины.
— Вы лжете. Он метит на мое место, и если вы сейчас же не скажете…
Шоколадно-карие глаза Жиске блеснули яростью, и его сухая рука сжала пальцы Адель так сильно и безжалостно, что она прикусила нижнюю губу, чтобы не вскрикнуть.
— Ну, хорошо, — сказала она, с гримасой боли высвобождая свои пальцы, — я говорила с ним, но это еще не причина, чтобы уродовать мне руки.
Жиске мрачно ответил:
— Не знаю. Возможно, всему Парижу было бы лучше, если бы вы родились изуродованной или не родились вовсе.
Адель помолчала. Потом странным тоном протянула:
— Какая невежливость по отношению к женщине, с которой провели столько приятных минут. А ведь я их для вас не жалела. — Она протянула обе свои руки: — Видите? Красивые браслеты, не так ли? Похожи на кандалы. Делессер действительно хочет стать префектом и кандалы эти он надел на меня для того, чтобы я шпионила за вами.
— Шпионила?
— Да. А браслеты эти — мое вознаграждение.
— И вы согласились?
— Конечно. Почему бы нет? Я же всё равно ничего о вас не знаю. Вы и так окружены его шпионами, так что я не помешаю.
— Ваша подлость, милочка, беспредельна.
— Полно, — небрежно сказала она, снова пряча руки в муфту. — Какая подлость? Вы поставлены в известность, так что обезопасьте себя. Право, вы слишком требовательны. Любому этого было бы достаточно.
— Он больше ничего вам не предлагал?
— Что бы он мог мне предложить? Разве я политик или хотя бы мадам Дон[10]? Вы, Жиске, подчас из-за своей подозрительности теряете способность трезво мыслить.
Наступило молчание. Жиске, больше ничего не спрашивая, смотрел на Адель: она сидела, чуть отвернув белокурую голову, длинная шея трогательно белела в облаке искрящегося меха, легкая усмешка на губах придавала профилю своенравность, крылья тонкого носа трепетали от чуть взволнованного дыхания.
Префект с тяжелой задумчивостью произнес:
— Вы очень изменились, прелесть моя. Раньше, когда я вас встретил, вы были добрее. — Адель полоснула его острым взглядом, но ничего не возразила. — Я смотрю на вас и думаю: как же все-таки странно и даже несправедливо… что такая красота… черт побери, такая невероятная красота и женственность дарованы Богом такой темной душе. Вы…
— О, вы, я вижу, ударяетесь в меланхолию. Так мог бы говорить мой духовник, а не вы.
— Ваш духовник? Зачем он вам? Приобретаете опыт, пытаясь соблазнять священников?
Она небрежно прервала его:
— Оставьте. Вы настроены чересчур пессимистично, так, будто вас собираются класть в могилу… Знаете, что говорит Тюфякин? Он знает, что я не безгрешна, но считает, что я так много удовольствия даю некоторым мужчинам, что вполне заслуживаю благодарности. Вот что думает человек, который любит меня по-настоящему.
Она быстро добавила:
— Хотите, я докажу вам, что я на вашей стороне?
— Каким образом?
— Мне кажется, Анри, я напала на след заговора.
Брови на ее светлом лбу нахмурились. Не вполне сознавая, делает, она стала говорить о поездке Мориса д'Альбона в Бордо, о том, сколь странных людей он посещает в гостиничных номерах и меблированных комнатах.
Жиске слушал, и его лицо мало-помалу прояснилось.
— Да-да-да, милочка, мне кажется, вы на верном пути…
— Это заговор в интересах герцогини Беррийской, не так ли?
— Возможно, возможно… Не знаю… Пришлите ко мне этого вашего Мартена, я его допрошу… Потом, конечно, надо будет установить наблюдение. Это, черт возьми, очень хорошо с вашей стороны!
— Что?
— То, что вы сказали это мне, а не берегли такой выигрышный материал для Делессера… Прошу прощения за грубость, Адель. Вы понимаете, в каком напряженном состоянии я нахожусь: Делессер везде под меня роет…
