– А вы готовы их принять?
– В целом – да! Мы не можем понять много такого, что нельзя объяснить обычным способом. Нам еще многое предстоит узнать, и я, например, одобряю широту взглядов.
– Что вы посоветуете мне сделать? – спросил Хеймер, помолчав.
Селдон живо подался вперед.
– Вот вам на выбор. Уезжайте из Лондона, поищите вашу «открытую местность». Возможно, сны прекратятся.
– Я не могу этого сделать, – быстро возразил Хеймер. – Дошло до того, что я не могу без них обойтись. Я не хочу без них обходиться.
– А! Так я и знал. Другой выход – найдите этого человека, этого калеку. Сейчас вы наделяете его всякими сверхъестественными качествами. Поговорите с ним. Развейте чары.
Хеймер опять покачал головой.
– Почему нет?
– Я боюсь, – просто ответил он.
Селдон сделал нетерпеливый жест.
– Не надо так слепо во все это верить! Эта мелодия, то средство, с которого все это начинается, какая она?
Хеймер напел ее, а Селдон слушал, озадаченно нахмурившись.
– Немного похоже на отрывок из увертюры к «Риенци». В ней есть нечто уносящее ввысь, у нее есть крылья. Но я не уношусь от земли… А эти ваши полеты, они проходят совершенно одинаково?
– Нет-нет, – Хеймер нетерпеливо наклонился вперед. – Они меняются. Каждый раз я вижу немного больше. Это трудно объяснить. Понимаете, я всегда сознаю, что надо достичь определенной точки – музыка несет меня туда – не прямо, но одна волна за другой, каждая из них поднимается выше предыдущей, несет меня в некую самую высокую точку, выше которой нельзя подняться. Я остаюсь там, пока меня не начинает тащить обратно. Это не место – это скорее состояние. Ну, не с самого начала, но очень скоро я начал понимать, что вокруг меня есть другие вещи и они ждут, пока я смогу их заметить. Возьмите котенка. У него есть глаза, но сначала он не умеет ими видеть. Он слепой, и ему приходится учиться видеть. Именно это происходит со мной. Глаза и уши смертного мне не помогают, но есть нечто, что им соответствует, только оно еще не развито, нечто не связанное с телом. И мало-помалу оно растет. Появляется ощущение света, потом звука, потом цвета… Все это очень туманно и нечетко. Я скорее знаю о каких-то вещах, чем вижу или слышу их. Сначала это был свет, свет, который становился все сильнее и яснее… Потом песок, большие пространства красноватого песка, а там и сям – прямые длинные полосы воды, похожие на каналы…
Селдон ахнул.
– Каналы! Это интересно. Продолжайте.
– Но эти вещи не имели значения, они больше не имели значения. Настоящим было то, что я пока не мог видеть, а только слышал… Это был звук, напоминающий шорох крыльев… почему-то, не могу объяснить почему, это было восхитительно! Здесь ничего подобного нет. А потом случилось еще одно восхитительное событие – я их увидел — эти Крылья! Ох, Селдон, эти Крылья!
– Но что это было? Люди, ангелы, птицы?
– Не знаю. Я не смог увидеть – пока. Но их цвет! Цвет Крыльев – здесь такого нет, это чудесный цвет.
– Цвет Крыльев? – повторил Селдон. – А какой он?
Хеймер нетерпеливо воздел руки.
– Как я могу вам ответить? Как объяснить голубой цвет слепому? Этот цвет вы никогда не видели – цвет Крыльев!
– А дальше?
– Дальше? Это все. Дальше я еще не добрался. Но каждый раз возвращаться назад все хуже, все мучительнее. Я этого не понимаю. Я убежден, что мое тело не покидает кровати. Я убежден, что в том месте, куда я попадаю, нет моего физического тела. Но тогда почему мне так дьявольски больно?
Селдон молча покачал головой.
– Это просто ужасно – возвращаться назад. Это притяжение, потом боль, боль в каждом члене, в каждом нерве, а уши мои готовы взорваться. Потом все так давит, возникает такая тяжесть, такое ужасное чувство заточения. Я стремлюсь к свету, воздуху, пространству, прежде всего – к пространству, где можно дышать. И я стремлюсь к свободе.
– А как же все другие вещи, которые прежде так много для вас значили?
– Это самое ужасное. Они мне до сих пор так же дороги, как и прежде, если не больше. И все это: комфорт, роскошь, удовольствие – тянет меня прочь от Крыльев. Между ними постоянно идет борьба, и я не понимаю, чем все это кончится.
