– Есть бумажные салфетки в бардачке, – не собирался отвязываться Эскин. – Целая пачка.
Я устало вздохнула
– Ты невыносим.
– Зато ты прелесть, – Данила сверкнул белозубой улыбкой. – Противоположностям, говорят, хорошо друг с другом. Рассказывай, в честь кого потоп устроила?
Вообще, я никогда не была сверхобщительной. И даже среди просто общительных не числилась со школы, предпочитая довольно-таки узкий круг друзей-подруг многочисленным знакомым. К тридцати годам и вовсе осталась Анька да пара девчонок из других городов, встречи с которыми стали все реже; и мне хватало. Остальные в жизни были проходящими людьми: сегодня мы здороваемся, а завтра забываем друг друга, заменяя на других.
С Эскиным эта моя жизненная философия дала трещину, потому что он втерся в доверие в первые же минуты знакомства, а на третий день стал знать столько, что опасно стало оставлять его в живых…
В общем, побрыкавшись для порядка, я сдалась и рассказала Даниле все подробности событий этого вечера, происходившие в его отсутствие.
– И он остался с Мариной, – подвела я итог. – Наверное, повез к себе…
– Наверное, – равнодушно пожал плечами Даня.
За что сразу получил от меня злой, полный негодования взгляд.
– Бесчувственный сухарь! Мог бы сказать, что все не так, – пробурчала, отворачиваясь. – Никакого сочувствия…
– Не понял, – Даня усмехнулся, – а ты, что же, переживаешь по этому поводу?
Я пожала плечами, продолжая смотреть в окно на ночную Москву и грустить.
– Да быть не может, – Эскин чуть сбавил скорость и свернул в мой двор. – Из-за чего тебе волноваться, Кир? Даже если они трахаться поехали, какое тебе дело? Ты же сама ему сказала, что ничего не хочешь. Отшила мужика, прямо заявив, что ему с тобой не светит. И молодец. Он же с невестой, а ты вся правильная, с принципами. Пусть знает…
Я посмотрела на Эскина, нервно сжимая в руках его платок.
– Да, пусть знает!
– Вот! – он со значением поднял вверх указательный палец.
Я помолчала и взорвалась:
– Ты что, намекаешь, будто это не он дурак озабоченный, а я идиотка, не знающая, чего хочет?! – спросила, прищурившись.
– Нет, конечно. Чего мне намекать? Я прямо говорю: определись с собственными желаниями, а уже потом решай, как быть. А то мечешься, как ненормальная, со своими закидонами. То люблю, то убила бы.
– Никогда не говорила, что люблю, – снова отвернувшись, нарисовала на запотевшем окне сердечко и быстро его стерла.
– Значит, терпеть не можешь? – спросил Эскин. – Тогда тебе точно должно быть все равно, где Макс сейчас и с кем. Так ведь?
– Так.
– Отлично. С этим решили. Дальше вот что: приглашай меня к себе. Будем смотреть кино и пить виски.
– У меня нет спиртного. Шампанского немного осталось и все.
– Значит, не зря я бутылку с приема уволок, – хмыкнул Данила. – Заметь, тебе не предлагаю, алкоголизмом буду заниматься в одно лицо. А ты будешь слушать мое нытье, сколько хватит терпения. Проверим, друг ты мне или мимо проходила.
Я заинтересованно посмотрела на Аполлошу.
– Ты что, ныть умеешь?
– Ещё как. Пойдем, покажу.
Что ж, противиться, само собой, не стала – меньше всего хотелось остаться одной и вновь предаваться унынию. Лучше посмотреть на Эскина в роли несчастного любовника – вот уж чудо из чудес!
Квартира встретила нас прохладой и уютом. Переступая порог, я сразу ощутила прилив сил и бодрости. И хотя время было уже не детское, и кровать должна была привлекать гораздо сильнее кухонной плиты, пошла варить себе кофе.
– Я бы поел, – бросил мне в спину Данила, снимая ботинки.
– Я бы тоже, – ответила уже у холодильника. – Твой хваленый прием оказался фуфлом. Даже тарталетки малюсенькой съесть не дали…
– Мы рано ушли.
– Нет, это твой Гарик вредитель. Не понимает, что в тридцать лет у женщин самый пик роста организма, нам нужно много питаться, чтобы не съедать мозг мужикам.
Данила вошел в кухню и остановился, не сводя с меня горящего взгляда:
– Ты видела его? – спросил Эскин, выставляя на стол красивую бутылку, полную алкоголя. – Вы правда встречались?
– Правда, – я выкладывала на стол все, что нашла из более-менее съедобного, приговаривая: – И не встречались, а он на меня напал. С расспросами. При этом отнял тарталетку – единственное мое утешение в этот жуткий вечер.
