— Ну, что же еще? Молчал Андрей.
— Шли бы вы домой к себе… — тихо сказала девушка, но медлила чего-то сама и дальше не шла.
— А в монастыре… — начал вдруг Андрей совсем неожиданно для себя и глядя ей прямо в глаза.
И мгновенно, прорвав какую-то пелену, кутавшую их, глаза эти вспыхнули, и, загоревшись, девушка топнула ногой в равнодушно-плоскую плиту тротуара и почти закричала:
— Неправда! Неправда! Все это ложь! Ничего этого не было… Я знала, я ждала, когда скажете! Это неправда!
— Так это все-таки вы! — только и мог прошептать Андрей. Он взял ее под руку — смело, как уже знакомую, как ту, что искал, и повел вперед, тихо шепча:
— Ради Бога!.. Успокойтесь вы… ради Бога! Я вам верю во всем. Я не хотел вас обидеть.
— Неправда… Все это неправда… — шептали ее побледневшие губы.
Девушка дрожала вся. Андрей слышал эту дрожь, она передавалась от ее рук и части близкого, едва отделенного платьем тела ее. Он ощущал худобу трепещущей девушки. Чуткое осязание улавливало отдельность тонких и таких, казалось, редких ребер ее. Это ощущение хрупкости тела, одетого в короткое, потертое платье, рождало в нем неудержимое желание заплакать от острой, святой, необидной для того, кто вызвал ее, безграничной, всезахватывающей жалости.
Но он боролся и с зарождавшейся дрожью, и со слезами, готовыми брызнуть вот-вот, и говорил ей, наклонясь, возможно спокойно и ровно:
— Я ничему не верю, кроме того, что скажете вы. Я хотел только узнать, вы ли…
— Вы разве не знали, кто я? — продолжая дрожать, тихонько спросила она.
— Нет, мне только казалось, что это вы…
— Почему?
— Сам не знаю.
— Я видела вас.
— Когда?
— Сегодня и еще раз… в тот день, когда отец приезжал. Я думала, вы его знаете…
— Так вы…
— Я вас встретила в городе раз и заметила ваше лицо. И еще в тот же день, когда вы пришли на вокзал кого-то встречать, но вы уже не видали меня.
— Так вы знаете, что ваш отец здесь?
— Знаю. Я пряталась, но мне хотелось видеть его.
— Вот что… А я вас затем и искал, чтобы сказать про отца.
— Я следила за ним. Я видела, как он на площади снял картуз и поклонился вам. Вы шли с каким-то еще господином.
— Он ему поклонился.
— Не знаю. А я все пряталась. Все пряталась. Долго следила за ним.
— Послушайте, что же… Вы не хотите видеть его?
— Его? — губы ее задрожали. — Я уже видела!
— Издали…
— Да, и не хочу видеть близко. Не хочу, не хочу!
— Отчего? Он давно уже ищет вас. Он мучается, не зная, что с вами.
— Не зная? Нет, я знаю, он верит этим рассказам про то, что будто бы было со мной…
— Разуверьте его, если он верит. Как же так можно не открыть ему правды? Подумайте, какая радость в ваших руках!
— Он не должен был веритьВсе равно не должен был верить. Мне написали… Я давно знаю, что с ним и где он. Я слежу за ним. Я его отыскала сама. Я так рвалась к нему, так привыкла к своей любви и тоске. И вот мне пишут теперь, что он едет сюда, чтобы взять к себе… по этапу… как последнюю…
— Вам писали неправду! — горячо воскликнул Андрей. — Ваш отец такой чистый, такой необыкновенный человек. Вы не знаете вашего отца. Вам написали неправду.
— А вы знаете хорошо отца моего? — спросила вдруг девушка, взглянув в упор Андрею в глаза.
Но он выдержал этот строгий пристальный взгляд.
— Я совсем не знаю его, но знаю от Глеба о нем и о вас — от того господина, которому он поклонился на площади.
— Так он рассказал господину на площади, а господин этот вам, а вы кому еще, кроме меня?
— Никому, кроме вас, и если бы вы только знали Глеба! Ему нельзя не сказать. И это так хорошо, что я отыскал вас и что мы так говорим.
— Как — так? — пытливо спросила она.
— Только одну чистую правду… — Правду?
— Конечно…
— А может быть, я все это вам налгала. Как вы узнаете? Может быть, я со стыда отцу не хочу показаться. Может быть, мне не шестнадцать лет, а, по моим хорошим делам, по житию моему — может быть, мне шестьдесят уже стукнуло? И эта самая кофта… желтая кофта. Не понимаете вы ничего! — почти крикнула она. — Я в ней, может быть, к новому дружку собиралась. Уйдите вы, верящий вы, противный вы человек! Уйдите! Ненавижу вас! Уйдите сейчас!
И перестала дрожать, закаменела вся и бросила, негодуя, слова с такой внутренней силой, что Андрей покорно отступил от нее.
