Андрей с большим интересом и волнением прочел его книжку, которую Глеб прислал ему около года назад. Странная книжка! Вся сама в себе заключенная, без единой ссылки, без ничего, с внутренними водоворотами, с какими-то порою едва намеченными, но холодящими мыслями: дальше, от жизни прочь, от света и красок… Как будто бы так. Может статься, не разобрался как следует в ней…
Ах, милый мой Глеб! И Андрей уже с ним всею своей подвижною душой, все мысли о Глебе. Девушке будут еще зажжены приветные свечи, а вон в том сизоватом дымке облик милого Глеба, светлый и строгий.
Глеб! А не слишком ли строг, не очень ли только кристален твой новый храм? Есть ли место в том храме художнику, жизни, цветам? Или, по схеме строителя, им так же мало уделено места, как и в былом разрушенном храме?
Увидим! Увидим…
Поезд; вагоны; окна… Окно:
— Глеб! Глеб! Здравствуй!.. Я здесь!..
* * *
У старика тряслась голова, коротенькие ноги были широко и неуклюже расставлены, но седые усы расчесаны по-молодому, а глаза смотрят ясно, по— детски.
Глеб бережно держал его под руку, помогая сойти.
Он еще не видел Андрея, и Андрей инстинктивно замер на мгновение, не мешая ему помочь старику.
Лицо у Глеба тонкое и изящное по-прежнему, только еще немного сделалось строже; мягким мазком вдоль обеих щек, оттеняя их матовость, легли две полоски волос, борода небольшая, чуть-чуть с изгибом туда и сюда, каштановая; в глаза не успел взглянуть Андрей, но он помнил их синеву — конечно, все та же она… такие глаза на иконах рисуют; теперь спущены стрельчатые ресницы — камыш, скрывающий озеро. Был Глеб еще в легком пальто, порыжелом, простом, и совсем в летней белой шляпе; пепел волос как будто еще посветлел. Глеб был высок, тонок и не силен. Ему было легко помочь старику, но когда тот сразу опустился с высоких ступенек на землю, Глебу очень пришлось согнуться, чтобы дать ему мягкость прыжка.
Вот он выпрямился и уже жнет глазами Андрея, а старик у его ног с молодыми седыми усами и детски — светящимся взглядом.
— Здесь я! Глеб!..
Старик торопливо схватил угол пальто у Глеба, стоявшего на площадке, — так близко было оно возле лица — и прижал к губам. Глеб наклонился, и опять Андрей не видал выражения его глаз.
— Христос мой! — услышал он, совсем подойдя, шепот поцеловавшего.
— Здравствуй, Глеб!
Обнялись, поцеловались крепко и долго. У Глеба все те же нежные и невинные губы. Приятно коснуться их свежести. Андрей еще раз поцеловал его. Старика уже не было.
— Ты слышал, это тебя он Христом назвал?
— Это очень несчастный старик…
— Чем? — И, не дождавшись ответа: — Ты все тот же, Глеб! Люблю я тебя! — воскликнул Андрей с восхищением.
Глеб улыбнулся.
— И ты все такой же. И я тебя так ужасно люблю…
— Едем домой. Где твои вещи?
— Вот со мной.
Ручной небольшой чемодан, и тот почти пуст.
— Может быть, просто пройдемся?
— Как хочешь. А ты не устал?
— Напротив… В вагоне все время сидел.
Пошли. Опять город. На углу площади еще раз видят они старика. Он идет медленно на коротких ногах, но лицо его светло.
— Мы много с ним говорили дорогой.
Старик тоже увидел их и еще раз машет рукой и снимает черный картуз.
— Странный случай он мне рассказал…
— Давай я понесу!
— Ничего, легко ведь…
— Пожалуйста, Глеб…
Чемоданчик, действительно, был очень легонький.
— Ну, расскажи…Или нет. Потом. Расскажи о себе…Ну, как живешь? Что ты? Кто ты? — Свободной рукой Андрей не уставал теребить пальто Глеба.
— Кто я? — Глеб опять улыбнулся. — Все тот же, Андрюша. Как видишь. А все-таки будто другой. Весь другой.
— Нет, нет! Не может этого быть. Я не хочу.
— Ты не хочешь? — Глеб ласково тронул Андрея. — А, может быть, хочешь все-таки я расскажу тебе о старике?
— Ну, рассказывай.
— Видишь… Он был женат. Для родителей, очень тем захотелось, но с женою не жил — как с женой. Хотел жить по Евангелию, быть целомудренно чистым. И так много лет прожили вместе. А потом заскучала очень жена, в тоску стала впадать. Ты слушаешь? Тебе интересно?
— Конечно, конечно, Глеб. Мне кажется, ты и о себе этим рассказываешь.
— О себе? Ну, так вот. Стала его просить жена по ночам, чтобы дал ей дитя, ей так трудно жить. Так тяжело быть одной, что-то сосет ее сердце… Ласкалась, молила его. Такая тоска на душе у нее, что с жизнью готова расстаться. А он не только в теории чист, а в самом деле никогда не хотел ее, как жену. Да и никого не хотел. А она молила: ну хоть из жалости!.. И он стал смущаться, не знал, как быть. Видит, гибнет жена. Помолился Бегу, просил вразумить его. Что ему делать: оставить жену на погибель и быть верным евангельскому завету или… дать ей ребенка? Припал к земле, ждал ответа от Бога, и Бог сказал: дать ребенка.
