Она, насупившись, закутавшись в шубу, ехала рядом с Кириллом в машине, и в ее высоко взбитых волосах проблескивали алмазинки заколки. На них все оглядывались в театре, она видела. Пьеса ее не занимала – ей нравилось глядеть, как смотрят на них, как ими живо интересуются, слышать, как шушукаются за ее спиной: глядите-ка, чета Козаченко, а она-то какая красотка!.. Скорей бы домой. Все эти театры, рауты, приемы, парти утомляют. Скорей с ногами – в кресло, и разжечь камин; и думать о чем-нибудь приятном, а лучше совсем не думать. Не думать… не жить… спать…
Они выехали из раструба Воронцова Поля на Садовое, здесь уже их ждало целое море огней, и она успокоилась – нет, еще нет всеобъемлющей тьмы, зря она напугалась, – и тут по «кадиллаку» полоснула огненная очередь. Стекла полетели вдребезги. Машина, потеряв управленье, врезалась в бордюр, сплющила бок. А огненные очереди все полыхали, и в Козаченко, удачно упавшего на бок, попали тоько три пули – в руку, в шею, слава Богу, не задели сонную артерию, и в плечо, – он отделался почти легким испугом, все три пули из него вынули просто за минуту, раны перевязали, и зараженье крови он не получил, и очухался быстро; а она… она…
Огонь вонзался в машину, внутрь, и она подняла руки, защищаясь. И пули попали ей в руку и в голову. Странно, как она осталась жива. Такое раненье головы – верная смерть. Она помнила только это грохот и свист. И огонь, слепящий огонь против глаз. И мгновенную боль, с которой не сравнится ничто в мире. Уж лучше бы мне отрезали голову, подумала она тогда мгновенно, быстро, понимая, что ее голова – у нее на плечах, и она уже прострелена. «Мама, меня убили», – прошептала она одними губами, и стена золотого ливня встала у нее перед глазами.
И она стала падать, падать, падать в пропасть – сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, и все вокруг померкло, все утратило свет и цвет и перешло во тьму, а безумная боль все не кончалась, и она подумала о том, каково это – быть мертвой; счастливо это или ужасно. И еще о том, какая, оказывается, вечная тьма скучная. Совсем ничего страшного и потрясающего нет в ней. Скучная, серая, простая, гадкая. И это была ее последняя мысль.
Она упала в машине плашмя, сверху, на Кирилла, – так падают дрова поленце на поленце. Они оба замерли, и в вечной тьме, куда на миг рухнули они оба, раздавались голоса тех, кто, подъехав на верткой «БМВ», хладнокровно расстреливал их: все, ребята, готовы оба, я же говорил тебе, Жорик, я бью сто очков из ста, мне не стыдно перед шефом отчитаться, свои баксы я сполна заработал, а вот ты, мазила, куда совался?.. лучше бы сидел со своим кривым стволом, не высовывался…
Тьма. Тьма. Вечная тьма. Она не помнит, сколько времени была за слепящей границей страшной боли. Она помнит, как ее оттуда вынимали. Это было ужасно. Она кричала. Она рвалась обратно. Она не хотела сюда, сюда………………………
Стенька помог ей одеться. Он был у нее и за горничную, хотя у нее была и настоящая горничная. У карлика были такие ловкие, нежные ручки. Он рассказал ей, что в Консерватории учится такая же, как он, карлица, и с такими же кривыми, ухватом, ручками, и она преуспела так, что играет уже Тридцать две вариации Бетховена, а сидит на двух подушечках на стуле за роялем, и под ноги ей подставляют специальную скамеечку. Слушая это, она улыбалась. Стенька всегда мог ее развеселить. На время ее одеванья услали Кирилла. Он со вздохом ушел. Опять этот карлик. Всегда этот карлик. Может быть, он, муж, хочет побыть наедине со своей женой, хоть она и слепая. А он крутится под ногами. Она купила на подпольной распродаже древностей золотую маску. Да, это сокровище бесценно. Дело не в красоте вещи. Дело в ее ценности. Или – бесценности. Жизель умница, что купила эту вещь, хоть ей и пришлось для этой цели распотрошить половину их американского банка. Она всегда делала умные шаги. Сообразительная девочка. Деньги надо вкладывать. Пройдет пятьдесят лет – и их внуки скажут им спасибо: стоимость маски только вырастет. Вторая маска, мужская, укатила в Италию. То-то в Риме будет бум. Эти вещицы знаковые. Это символы Цивилизации. Как долго карлик одевает его жену!.. Что они там копаются?..
