– Гонорар надо сбрызнуть, Касперский. Помнишь, как мы с тобой отпадно попьянствовали в северной Испании?.. О, древняя Иберия, о, дешевое испанское красное вино… его мы пили прямо из бумажных пакетов, как молоко… Ты так, что ли, и потащишь баксы в открытом мешке, по городу?.. все ли дома у тебя, мальчик?..
– Все, – дерзко сказал Касперский, глядя прямо в глаза Кайтоху. – Надо носить баки в грязных мешках из-под картошки, тогда на них никто и не посмотрит. Подумают: «куклы». Подумают: парнишка прикалывается.
Кайтох налил коньяк себе и своему красавчику. Ах, красавчик, обожжешься ты когда-нибудь. Да ты и обжигался. Ты весь в ожогах, только они у тебя не на роже, а в других местах. А рожу ты всегда накачаешь гелем и подтянешь, чтоб быть красивым до ста лет. Ты ведь как баба.
– За что, шеф?.. – Он поднял рюмку.
– За все хорошее.
Они выпили. Касперский выдохнул с наслажденьем?
– А-а-а-ах… выдержанный…
За окнами небо затягивалось тучами. Да, дождь, над Москвой вот-вот грянет гроза. Еще немного. Еще чуть-чуть подождать.
– Давай еще, шеф?.. за наш грядущий успех в этом, как его… твоем Бангалуре… чтобы все золотишко мира было наше…
– А в Чигако, сокровище мое, ты больше не хочешь?.. поднапугался там малость?.. да, хорошие были перестрелки… как мы от полиции улизнули – до сих пор ума не приложу…
– Уметь надо. Любое дело мастера боится. Наше – тоже.
Коньяк остро пах клопами, как всегда. Раздавленными клопами. Кровью. И чуть – клейкой тополиной смолой.
… … …
…Она проснулась сегодня опять очень поздно.
Спать допоздна вредно, жаворонки живут дольше, чем совы, и успевают больше. Ей делать особенно нечего, не к кому спешить, некуда успевать. Она может спать хоть до полудня. Слепые пробуждаются обычно рано – ей так сказали. Она, напротив, все никак не могла проснуться; все нежилась каждое утро в кровати, обнимая рукой кружевные подушки, и ей казалось – она просто спит, просто дремлет во тьме, а сейчас будет утро, она откроет глаза и опять увидит свет. И мир вокруг.
Глаза не видели, хоть она и открывала их навстречу дню. И тьма не исчезала. Когда она осознавала себя слепой внутри совершенно зрячего мира, ей хотелось зарычать, как зверю, вцепиться зубами в кружевные наволочки. Она так и застывала в подушках – с распахнутыми настежь глазами, со сцепленными руками, и пальцы, сплетенные в крепкий замок, белели от напряженья.
Карлик Стенька бесшумно поднимался со своего маленького ложа, которое она приказала сделать ему прямо у себя в спальне. Она не могла без него ни минуты. Так, как старуха не может без любимой собачки. Стенька был тише воды, ниже травы; он спал так, что ни одна пружинка под ним не скрипела, как мертвый. Когда – это бывало очень редко – к Жизели в спальню приходил муж, Кирилл, карлик грустно уходил, сжав подковой рот над обвислыми бульдожьими щеками. У Стеньки были умные и печальные глаза. Он очень много знал. Когда ей становилось скучно, она усаживала его рядом с собой и говорила: «Расскажи мне о мире. Я забыла его. Какой он?» И Стенька рассказывал ей не о столе и кувшине, не о гребне и умывальнике – он рассказывал ей о дальних странах, о золотокожих людях, о заморских безумных карнавалах, где женщины сажают себе на пальцы павлинов и колибри, где девушки, как тигры, прыгают на подиумах в горящие кольца, где на площадь выкатывают из мешков огромные, как Луна, апельсины, и люди танцуют среди апельсинов, давя их ногами, подбрасывая их в ночной воздух, как мячи.
Стенька был теперь у нее – и кино, и телевизор, и театр, и светский раут, и подружка, и вязанье, и вышиванье, и любовник. Он не был ее любовником; какой из него мог быть любовник? Но она думала о нем с любовью, она с наслажденьем проводила с ним время, она ради него забывала о том, о чем должна была помнить, хоть она была и слепая.
– Стенька, – тихо позвала она. Он уже стоял у ее изголовья. Крошечные ручки-ухватики приподнялись, чтобы поправить сползший пододеяльник и ангорский плед.
– С добрым утром, госпожа.
Он называл ее всегда «госпожа», хотя она просила называть ее – «Жизель».
– Утро никогда больше не будет добрым, Стенька. Прикажи, чтобы мне принесли кофе и ореховых трубочек. И сливки. И больше ничего. Ты не знаешь, Кирилл дома?.. Ты давно проснулся?..
