Олег еще не видел цены. Он подошел ближе к витринам. На изящных, похожих на скрипичные, пюпитрах стояли аннотации, висели прайс-листы. Лот шестнадцатый, золотой царский щит из гробницы в Измире. «Скажите, будет аукцион или цены твердые?..» – спросил Олег красавицу, блестевшую вставными фарфоровыми зубами, обмахивавшуюся страусиным веером. Красавица небрежно покосилась на незнайку. «Господин Кайтох поставил твердые цены, – ответила красотка, почти не размыкая ослепительных зубов, – он считает, что они и так достаточно высоки, здесь собрались люди, которым по силам сделать эти покупки, если они того пожелают». Аукциона не будет! Твердые цены! Олег подошел ближе к витрине. Круглый кованый щит блеснул в него красно-золотым, цвета осеннего кленового листа, выгибом. Кайтох продумал этикетаж и цены. Он набрал их крупным кеглем. Их было видно издали. Даже Олег увидал цену золотого щита сквозь свои круглые, смешные докторские очки. Увидал – и содрогнулся.
Ему показалось – он ошибся. Нет, нет, эта вещь, хоть она и золотая, столько не стоит!.. Это же стоимость… Он лихорадочно соображал. Столько может стоить вся РАО ЕЭС! Пол-Эрмитажа! Все чеченские войны и Афганистан, вместе взятые! Нет, нет… Он наклонился над ценником еще раз. Вытер пальцем пот над усатой губой. Он или спит, или это и в самом деле правда.
А господа вокруг не удивлялись. Господа вокруг оживленно переговаривались, даже шутили; кое-кто уже подходил к официальным представителям господина Кайтоха, записывал пожеланья, и уже отходили к окну, уже подписывали бумаги, уже шушукались, поздравляя, уже вынимали визитки и банковские карточки, уже… Это было то, что Рыбников мог еще видеть. То, что болталось на поверхности озера, как поплавок. А что происходило в глубине?.. Никто не знал. Все догадывались. Все знали все.
Запомнить лица, Олег, запомнить цены. Как хорошо, что ты не взял ни книжки, ни ручки. Заложи эти цифры в свой нестираемый файл себе в свой умный котелок. Если ты обнародуешь в своей газете эти цены, кое-кто из господ, крутящихся здесь, запросто может нанять меткого киллерка и подстеречь тебя у подъезда. Когда ты будешь возвращаться домой с работы, усталый, вымоченный, как селедка в молоке. И, может, смерть в этой безумной, на измот, зверской, потогонной, идущей колесом жизни будет для тебя далеко не худшим исходом.
Он повернул голову. Вежливо осклабился. И то, что он в очках, тоже хорошо. Очки сильные, минус-стекла, глазки уменьшают, никто не видит, как в глазах горит лихорадочный огонь мгновенного соображенья, схватыванья, запоминанья – стекла-то отблескивают, такие яркие, жаркие тут софиты, как в киностудии. Он повел глазами вбок, чтобы рассмотреть лежащую на двух витринах, рядом, на черном бархате, две роскошных золотых маски – мужскую и женскую, – и увидел слепую.
Слепая стояла рядом с витриной, где лежала женская маска, держа руку на витринном стекле. Рука ее дрожала. У ее ног крутился, задрав огромную кудлатую голову, скуластый, умно улыбающийся карлик; его чуть отвислые, собачьими брылами, щеки подпирал кружевной воротник. Рыбников наконец понял: Жизель Козаченко. Вся Москва знала слепую жену великого магната. Поодаль, у витрины с мужской маской, подносила руку к глазам, сворачивая кулак трубочкой, чтоб получше рассмотреть диковинное сокровище, художница ассирийка Джина. Длинные, миндалевидные глаза Джины излучали искреннее восхищенье.
– Я восхищаюсь ценами! – громко, не особенно стесняясь, сказала она. – Господин Кайтох превосходно осведомлен об истинной стоимости вещей! Думаю, что они даже немного занижены! Господин Кайтох делает нам поблажку! Это он для друзей старается!
Было непонятно, шутит она или говорит серьезно. Стоявший рядом с ней господин с маленькой лысинкой в виде монашеской тонзуры зааплодировал. Он щелкнул пальцами; официальный представитель подскочил к нему, угодливо наклонился. Они удалились; когда клерк вернулся к витринам, на витрине с золотым щитом замаячила табличка: «ПРОДАНО».
– Продано, – пробормотал про себя Олег. – Оп-па, готово дело. Я бы не хотел быть древним золотым щитом. Как прекрасно, что я живой.
