В подземном переходе, кипящем, будто живая людская лава, его кто-то тронул за локоть. Он обернулся: что вам?.. – и тут же был сбит с ног мощным ударом.
Когда он летел виском на гладкую кафельную стену, последнее, что он подумал, было: какой красивый цветок, тот, красный, а он Монике никогда цветка не подарил.
… … …
Опусти меч, вытри его о траву.
Опусти меч, вытри его о траву.
Я или живу на свете, или не живу.
Опусти меч, вытри его о траву.
Я не знаю ничего о себе.
Ты не знаешь ничего обо мне.
У меня выступает кровь на губе.
У тебя течет кровь по спине.
И мы с тобой – только два врага.
И я обнажаю грудь: ударь!
И мне, как и тебе, жизнь не дорога,
Потому что ты – царь, и я тоже – царь.
Мы убьем друг друга на морском берегу.
Мы убьем друг друга, и наши тела
Сбросит в море женщина – я ей не помогу.
Она меня любила, а тебя прокляла.
Мы убьем друг друга… прошу, вытри меч о траву!..
Об эту голубую, сухую, древнюю, горькую полынь-траву…
Ты видишь: я умер. Не верь! Я живу.
Моя кровь – море. Пей прибой. Я на губах твоих живу.
…ее соленые губы разлепились, и она повторяла эти слова. Она пела?.. Молчанье. Нельзя же молча петь. Время сжалось в плотный комок: в кулак. Она не помнила, она ли это кричала, шептала ли она. Может, это небо вышептало. Роман занес меч, и песня прозвучала в один миг. В ней. Внутри. Она убила человека! А он хотел убить ее. Кто кого, весь мир стоит на том. Кто кого. Человек убьет человека и вытрет меч о голубую траву, о полынь. Звенящая тишина. Это звенит у нее в ушах. За секунду могут пройти века. Секунда – ей; муравью – день; пылинке – вечность. Она уже продила свою вечность. Почему все черно перед ней?! Она – ослепла?!
Роман, почему ты не опускаешь меч?! Тебе тоже страшно?!
И ветер. Ветер, вихрь. Он срывает ее с места. Он несет ее вперед. Он крутит ее; это смерч. Гроза снова началась, при ясном небе, при ярких звездах. Смерч сорвет ее в море. И все кончится для нее.
Вытянув руки, она, отшвынув револьвер в полынь, несомая бешеным ветром, летела к Роману, и перед ее глазами было одно: меч, высоко занесенный над живым распростертым телом, сверкающий в черноте звездного неба, рядом с кровавым Марсом и синей Вегой.
…Дамы блестели плечами и жемчугами, брильянтами в ушах и мелкими изумрудами в браслетах, рассаживаясь в кресла. Мужчины все были с иголочки, в смокингах, в изящных костюмах, в не выходящих из моды «тройках». Огромная круглая люстра под потолком чуть покачивалась на сквозняке, сверкала всеми яркими хрустальными огнями. Свет, ослепительное море света заливало камерный уютный зал. В Кремле давали правительственный концерт. Новый Президент России очень любил музыку, был поклонник оперы, симфонии, камерного исполнительства, вокала. В кремлевском закрытом концерте пела молодая, подающая надежды певица Светлана Задорожная. Ее пригласили выступить персонально; пообещали большой гонорар; ее имя было в Москве уже у всех на слуху, она была молода, ярка, талантлива и хороша собой, у нее был сильный, мощный голос – красивое высокое меццо-сопрано, она с легкостью бралась и за сопрановые оперные партии – за Татьяну, Джильду, – и свободно пела Кармен и Амнерис. Критики писали в восторженных статьях: богатый тембр, огромный диапазон, владенье материалом, феноменальная память, эмоциональность, глубокое погруженье в образ… Светлана, читая статьи о себе, смеялась: погляди, Роман, какая я получаюсь у тебя сногсшибательная, прямо ужас!.. Ты не думаешь, что меня у тебя кто-нибудь из-под носа украдет?.. Муж стискивал кулаки. Пусть попробуют!.. Светлана, ничего не говоря ему, на всякий концерт, в каждую поездку, российскую или зарубежную, брала с собой в сумочку маленький револьвер. Она теперь хорошо стреляла. У нее была лицензия на владенье оружием.
Кажется, этот зал в Кремле, где она пела, назывался когда-то Бетховенским. Видите, господин ван Бетховен, какая вам честь. Для выступленья она надела одно из самых любимых своих концертных платьев – длинное, полупрозрачное, из тончайшего китайского шелка, похожее по покрою на греческий пеплос, с сильно открытой грудью, с голыми руками: она любила, когда во время пенья руки были освобождены, вольно летали, обнимали музыку. И на ноги надеть античные сандалии, легкие кожаные ремешки. Чтоб ничто не мешало; чтобы парить на сцене, около рояля, над оркестром, будто на морском берегу под солнцем.
