Язык она выучила в воркутинском лагере, где провела половину своего двадцатилетнего срока.
Петра освободилась по «аденауэровской» амнистии 1956 года. Ей было двадцать восемь лет. Повстречав голландского врача, она вышла за него замуж. У супругов, поселившихся в Гронингене, родилось двое детей, но несколько лет спустя брак распался, и Петра обосновалась в Швейцарии. Когда она познакомилась с Корчным, дети уже подросли, а сама Петра работала в крупной фармацевтической фирме и время от времени на очень любительском уровне играла в шахматы.
Если принять определение брака как связь с человеком, которого случайно встретил и с которым у тебя есть общее прошлое, они совсем не подходили под эту формулу. Бэкграунд был у них абсолютно разным, но их объединила страстная ненависть к Советскому Союзу.
В этой общей ненависти они не были склонны к каким-либо компромиссам и в борьбе против могущественного государства образовали нерасторжимую спайку. Да и в других отношениях, зацикленные на себе самих и выстроившие между собой и остальным миром высоченную стену, они очень подходили друг другу.
Думаю, несмотря на десять лет, проведенных Петрой в воркутинском лагере и вычеркнутых, как не раз говорила она сама, из жизни, морозный воздух, который молодая девушка вдохнула в России, остался в ее легких навсегда. Это не такой уж редкий феномен: известно, что кое-кто из немецких военнопленных, проведших годы где-нибудь на лесоповале в Сибири, на склоне лет вспоминал то время как едва ли не лучшее в жизни. Ведь на тяготы каждодневного выживания пришлись и молодость, и не терпящие фальши отношения, просто невозможные в их пристойно-бюргерском мирке. А что лишения и смерть постоянно стояли рядом, только подчеркивало остроту ощущений, не давая им забыться.
Мне кажется, что Петра, до встречи со знаменитым шахматистом пытавшаяся завязать контакт и с высланным на Запад Александром Солженицыным, пребывала по отношению к России в эдаком состоянии ненависти-любви. Когда я звонил в Швейцарию, трубку чаще всего, а в самый последний период – всегда, брала она. Мы несколько минут болтали о том о сем, и лагерная тема довольно часто всплывала в наших разговорах. Вот два, сравнительно недавних.
26 августа 2014
– Ну, как я себя чувствую, по-стариковски, а вот Виктор очень сдал. Что так? А он сейчас вам сам расскажет… А у меня, Генна, новости – русские мне компенсацию решили выплатить…
– Какую еще компенсацию?
– Так я же десять лет сидела…
– А как вы узнали? Вам что, из посольства позвонили?
– Нет, я письмо на днях получила…
– М-даа, это что семьдесят лет спустя, ведь вас, кажется, в 46-м году увезли?
– Да, и на Воркуту…
– И сколько вам, Петра, собираются выплатить, если не секрет?
– Сама не знаю, в письме просят только сообщить номер счета в банке.
– Ну, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.
– Какая еще сказка?
– А это так по-русски говорят…
– Да нет, сам Горбачев обещал…
– Как Горбачев? Сейчас там, по-моему, другой президент…
– Нет, думаю, если и другой, всё равно получу… Правда, если какую-нибудь маленькую сумму предложат, – откажусь. Ну вот, даю вам Виктора…
28 августа 2015
– Ну, как я? Ох, Генна, старость – это ужасная вещь, вы даже не можете себе представить, какая это противная штука…
– Да знаю уже…
– Вы? Да вы – мальчишка еще… Нет, это когда так всё болит, что утром и просыпаться не хочется… А если еще вставать надо… В общем, знаете, как у нас в лагере говорили?
– Как?
– Хуёво!
Посмеялись.
– Знаете, я редко на улицу выбираюсь, да и Виктора не могу возить, так что женщина приходит и вывозит его на коляске. Здесь ведь дом такой… За нами ухаживают, покупки делают. И ресторан есть. Как кормят? Я – довольна, я ведь в лагере была. А вот Виктору и то не нравится, и это. Ну вот Виктор прикатил уже…
– Непросто вам с ним, Петра?
– Непросто, конечно, но на Воркуте хуже было…
Как и каждый эмигрант из Советского Союза, Корчной, попав на Запад, не мог не испытать культурного и бытового шока. Конечно, он уже не раз бывал за границей, но его переход в другой мир произошел так внезапно, да еще при таких необычных обстоятельствах, что этот шок должен был стать для него еще бо́льшим. Ведь одно дело – приехать на зарубежный турнир на пару недель, другое – жить в совсем иных условиях постоянно. Этот шок в немалой степени смягчила Петра Лееверик.
