Трудно было отойти от сложившегося стереотипа даже в мелочах. Вспоминаю, как осенью, кажется, 1979 года – но точно уж после нескольких лет жизни Корчного на Западе – мы с Тимманом увидели на площади Дам в Амстердаме странного человека, всем своим обликом напоминавшего отбившегося от группы советского туриста.
– Интересно, – спросил Ян, – где Виктор смог купить такие шляпу и пальто?
К раннему периоду пребывания Корчного на Западе относится и глава его отношений с Бобби Фишером. Глава эта оказалась короткой. После победы над Спасским в Рейкьявике (1972) Фишер, не имея контакта ни с кем, безвыездно жил в Пасадене. Но чуть ли не на следующий день после того как Корчной попросил политическое убежище в Амстердаме, американец прислал коллеге ободряющую телеграмму:
«Поздравляю с правильным ходом. Лучшие пожелания в новой жизни!»
А перед полуфинальным матчем претендентов с Львом Полугаевским (Эвиан, лето 1977) Корчной получил от калифорнийского затворника и письмо. В нем Бобби не только давал Виктору советы к предстоящему матчу, но и еще раз выказывал полное одобрение его решительному поступку. В частности, он писал:
«Из-за моего бескомпромиссного отношения к коммунизму, этому бешеному псу, у меня были свои проблемы, но такова уж жизнь. Я не верю в компромиссы, приспосабливание или покорность этой дьявольской силе». Письмо заканчивалось дружески: «Надеюсь увидеться в Штатах, Европе или где бы то ни было».
Корчной легко победил Полугаевского (8,5:4,5). Теперь ему предстоял финальный матч с Борисом Спасским, победитель которого выходил на чемпиона мира Карпова. Матч со Спасским должен был начаться уже через пару месяцев, и поначалу Виктор намеревался, отдохнув недельку-другую, сразу же приступить к подготовке. Неожиданное приглашение из Соединенных Штатов спутало все карты. Турне с лекциями и сеансами одновременной игры было настолько заманчивым, что он не смог устоять перед соблазном. Тем более что несколько выступлений было намечено в Калифорнии, где можно было увидеться с Фишером.
Вот что вспоминал сам Корчной об этой поездке:
«Я начал свои выступления в Чикаго, постепенно добрался до Калифорнии, а потом через Нью-Орлеан вернулся в Нью-Йорк. И везде, где я останавливался, везде следовал за мною, интересовался мною Роберт Фишер. Он звонил, его узнавали по голосу, спрашивали, кто звонит. Он отвечал – аноним. Так было и в Чикаго, и в Денвере, и дальше. Но вот, наконец, я в Лос-Анджелесе. Звонки прекратились. У знакомых я узнал телефон фишеровской секретарши Маккерроу и позвонил ей. Я сказал, что хочу встретиться с Фишером. “Это невозможно”, – ответила она. Я решил взвалить всю ответственность на себя: “Как? Я пересек всю Америку ради того, чтобы встретиться с ним!” – “Ну, подождите тогда”. Она позвонила довольно скоро: “Завтра приезжайте в Пасадену на такую-то улицу. Там я работаю. Приезжайте к 12 часам, он туда придет”.
К 12 часам, как самый пунктуальный швейцарец, я был на месте. Был теплый августовский день. В стране, где на вес золота каждая минута, я прождал американца 53 минуты! Наконец он появился – в зимней шапке, с десятком книг под мышкой. Зачем зимняя шапка? Для камуфляжа… Думается, во всей Калифорнии не было сегодня второго такого типа – в зимней форме. А книги? Это – мне в подарок. Кажется, антиамериканские, антиобщественные взгляды сформировались в нем еще не окончательно. Но он их уже “нащупывал”: книжки были в основном о всееврейском заговоре против мировых держав. Прошло еще несколько лет, и этот еврей скатился к откровенному, неприкрытому антисемитизму…
Первое, что я почувствовал – что он ужасно одинок, нет ни мужчины, ни женщины, с кем он мог бы быть откровенен. Он был довольно открыт со мною. Но ему бы найти кого-либо, кто лучше владел бы тонкостями английского языка. Мы разговаривали с ним несколько часов. Он предложил пойти поесть. Выбрал ресторан, после еды заплатил за обоих. Потом, уже без шапки, гулял со мной по улицам еще пару часов. Мы беседовали о многом. Я был поражен его потрясающей шахматной памятью. Какой бы партии я ни коснулся, он отвечал моментально, как будто сам об этой же партии думал. Он ругал американскую шахматную федерацию, редакцию журнала U.S. Chess Review, руководителя федерации Эдмондсона, называя их всех просоветскими. Смысл в этом был, но несколько поверхностный. Будучи советским гражданином, я был не в силах понять, что Советский Союз невероятно силен! А советская шахматная федерация узурпировала власть в ФИДЕ и ведет себя как ее хозяин, нарушая законы и традиции этой организации. Все во всем мире, далеко не только шахматном, вынуждены считаться с этим бандитом! А зная, как все боятся советского диктата, я, может быть, и не решился бы на бегство! Нужно было много счастья, чтобы отстоять свое место в шахматном мире, как это мне удалось. Фишер восхищался моим поступком, но связать логически все звенья того, что творилось в шахматном мире, не мог.
