— Это вы, Бальдер?..
Он тяжело дышал, словно после быстрого бега. Еще раз повторил, будто не мог справиться с глубоким вол пением:
— Вы!.. Вы!.. — и на самом деле чуть не зарыдал, но, поскольку внешне это желание никак не проявлялось, он в замешательстве крутил головой, словно никак не мог поверить в такое чудо. Не будем осуждать его за эту игру. Он сдавал экзамен, желая, чтобы «необыкновенное событие в его жизни состоялось».
— Садитесь, — сказала подруга.
Бальдер повиновался с нарочитой неуклюжестью. Вместо того чтобы заговорить, сидел, держа шляпу на коленях и пожирал восторженным взглядом девушку с кошачьими — как он потом определил — глазами. Ирене тоже была немного взволнована. Бальдер повторил:
— Вы!.. Сколько я думал о вас! Вы не можете себе представить.
Он продолжал мотать головой, как будто все еще не уверовал в такое чудо: он рядом с ней.
Самым странным было то, что он играл комедию со всей искренностью, и это помогало ему владеть собой, он наслаждался одновременно и своим притворным, утрированным восторгом, и самым настоящим глубоким волнением.
Его поведение заставило подругу Ирене немного позже заметить: «Человек скромный и добрый, влюбленный по уши».
Поскольку дольше нельзя было оставаться в таком полуобморочном состоянии, Ирене представила ему свою подругу:
— Эстанислао, вы помните тот вечер, когда я назначила вам свидание, а прийти не смогла? Перед вами та дама, которой я тогда давала урок музыки.
Оба не отрывали глаз друг от друга.
— Да, меня скоро, наверное, примут хористкой в театр «Колон».
Разговор завязался и начал перескакивать с одной темы на другую: музыка, театр, архитектура, любовь. Бальдер говорил бездумно, слова вылетали легко, иногда без особой связи друг с другом, и звучали странно, а чувства его пребывали как будто в разреженной атмосфере галлюцинации. Скрытое желание поскорей ощутить духовную близость заставляло обоих порой говорить глупости. Дама то многозначительно прикрывала глаза, давая понять, что она несчастлива, то лукавой улыбкой зачеркивала прошлое, обращаясь к будущему, и, поскольку она при этом жестикулировала, ее черное шелковое платье шелестело, а напудренная шея напрягалась в такт с модуляциями ее голоса.
Ирене, напротив, молчала, устремив взгляд каре-зеленых лучистых глаз на Бальдера, и участвовала в разговоре, лишь изредка кивая головой в розовой соломенной шляпке, оттенявшей ее бледное лицо, спокойное и внимательное. Она держала руку на запястье подруги и время от времени беспокойно оглядывалась.
Пришел поезд на Буэнос-Айрес, и они сели в вагон. Ирене молчала. Бальдер чувствовал, что она упорно продолжает его разглядывать.
Вдруг он воскликнул:
— О, расскажите мне про газету…
Зулема ответила:
— Вы не поверите, сколько мы о вас говорили…
Ирене взяла подругу за руку, как бы призывая к сдержанности, но та продолжала:
— Вы представить себе не можете. Глупенькая! Почему бы не рассказать? Так вот, когда мы подружились, Ирене как-то рассказала мне, что познакомилась в Буэнос-Айресе с неким инженером… Вы ведь инженер, не так ли?
— Да.
— Она только о вас и думала. Мы перечитали ваши письма.
— Ах да… те письма…
Ирене пояснила:
— У меня не было вашего адреса, а в консерватории изменили расписание… Я ездила утром…
— Она как-то вспомнила, будто вы упоминали, что живете в Бельграно. Случайно как раз в Бельграно живет одна моя подруга, которая брала у меня на время две-три партитуры… Вот мы и отправились за ними, хотя они мне были и не нужны, и в нескольких магазинах спросили, не знают ли они инженера Бальдера… Но никто ничего не мог о вас сообщить.
Эстанислао был безгранично восхищен таким интересом, проявленным к нему в неведомом для него прошлом, в то самое время, когда его интерес к Ирене был подавлен необъяснимой ленью под девизом «Поеду завтра».
Одновременно он почувствовал себя униженным, недостойным ее. Почему он не поехал в Тигре? Почему допустил, чтобы Ирене оказалась более последовательной в своих желаниях? Ее действия показывали, что в ней нет трусости, которая могла бы стать опасной для него в будущем. В то время как Ирене думала о нем, разыскивала его, он медлил с ответом на ее призыв. Не зная, что сказать в свое оправдание, воскликнул:
