— Как же вас зовут? — спросил я, чтобы покончить с темой великодушия.
Она улыбнулась так, словно готовилась выложить на стол козырную карту:
— Астролябия.
Если бы я в этот момент что-нибудь ел, то наверняка поперхнулся бы.
— Но… такого женского имени нет, есть лишь мужское — Астролябий! — воскликнул я.
— О, наконец-то я встретила эрудированного человека!
— Так звали сына Элоизы и Абеляра![13]
— Я вижу, EDF набирает в свой штат схоластиков?
— Как это вашим родителям пришло в голову наречь вас Астролябией?
— Надеюсь, хотя бы вы не думаете, что это псевдоним, который я выбрала, чтобы потешать публику?
Еще бы! Кто-кто, а уж я-то хорошо знал, на какие идиотские сюрпризы способны родители, подыскивая имя для своего отпрыска!
— Мою мать звали Элоизой, — продолжала она, — а отца Пьером, так же, как Абеляра. И это было бы еще полбеды. Но вскоре после моего зачатия отец стал фанатичным сторонником Фиделя Кастро, бросил мою мать и уехал жить на Кубу. Мама, в порыве мести, назвала меня Астролябией: мол, все сторонники Кастро — кастраты, и пусть мой отец, если он вернется, узнает ее мнение на сей счет. Увы, он так и не вернулся.
— Наречь эдаким имечком своего ребенка из мести… ничего себе подарочек!
— Я с вами согласна. Но все-таки мне нравится мое имя.
— Вы правы, оно великолепно.
Мне очень хотелось, чтобы она проявила такое же любопытство в отношении меня. Увы, она не задала мне вопрос о моем имени. Пришлось самому проявить инициативу. Объяснив ей, кем был Зоил, я подвел итог:
— Мы с вами товарищи по несчастью: носим дурацкие имена, которыми наши родители «осчастливили» нас в порыве преступного легкомыслия.
— Ну… можно на это смотреть и так, — сказала она тоном человека, решившего положить конец беседе. — Альенора, наверное, уже кончила надписывать вашу книгу. Пойдемте к ней. Я и без того отняла у вас слишком много вашего драгоценного времени.
Ошарашенный ее холодным тоном, я встал и поплелся за ней. Неужто я допустил какой-то промах? В доме меня спасла Альенора, которая с широкой улыбкой и торжествующим видом протянула мне книгу. Я прочел ее надпись: «Для господина, целую, Альенора».
— По-моему, вы ей очень понравились, — констатировала смягчившаяся Астролябия.
Коль скоро меня помиловали, я решил не испытывать судьбу и откланялся. А в благодарность дал себе слово крайне внимательно прочесть все произведения этой писательницы.
* * *
Астролябия… Разумеется, я готовлюсь взорвать этот самолет только ради нее. Она-то, конечно, пришла бы в ужас, узнав такое. Что ж, тем хуже: есть женщины, которых нужно любить вопреки им, и поступки, которые нужно совершать вопреки себе.
Впрочем, не буду утверждать, что, окажись мой любовный роман счастливым, я не стал бы сегодня воздушным пиратом-любителем. Во-первых, я понятия не имею, что такое счастливый любовный роман. В каком таком случае любовь может называться счастливой? Во-вторых, я совсем не уверен, что даже в случае бесспорного успеха в любви не посвятил бы этот день исполнению своего замысла.
Когда Астролябия узнает, что я натворил, она будет презирать меня, возненавидит, проклянет день нашей встречи, сожжет мои письма или, хуже того, отнесет их в полицию, но я уверен, что ни одному мужчине больше не удастся так долго занимать ее мысли. А это уже неплохо.
Я не знаю, что такое счастливая любовь, но твердо знаю другое: несчастной любви не бывает. В самом сочетании этих двух слов таится противоречие. Испытать любовь — это уже такое потрясающее счастье, что невольно возникает вопрос: нужно ли желать большего?
В возрасте шестнадцати лет я полностью лишился аппетита, хотя доктора не нашли у меня анорексии. За два месяца я похудел на 20 кило. Парень ростом метр семьдесят пять и весом 40 кг представляет собой отвратительное зрелище. Так продолжалось полгода, а затем я снова начал нормально питаться. Самое любопытное в этом феномене было то, что он открыл мне чудесные свойства, которых доселе я был лишен, в том числе сверхъестественную способность концентрировать свои помыслы на каком-то одном человеке.
Благодаря тем шести месяцам совершенно бесплотного существования мне не грозит забыть, что любовное чувство само по себе уже есть благодать, состояние абсолютной просветленности, когда все другие чувства попросту отмирают.
