Зимний путь - страница 10
— А ее издатель не пытался ставить вам палки в колеса?
— Конечно, пытался. Но родители по всем правилам оформили мою опеку над Альенорой, и это защищает нас обеих. Однако я не считаю ее своей подопечной, тем более что она старше меня на три года. По правде говоря, я люблю ее как сестру, хотя жить с ней бок о бок не всегда легко.
— А я-то сперва подумал, что писательница — это вы.
— Странная вещь: до встречи с Альенорой я действительно воображала, что могу писать книги — пишут же их другие! Но с тех пор как она начала диктовать мне свои тексты, я отчетливо поняла, что́ меня отличает от настоящего писателя.
— Значит, она вам диктует?
— Да. Ей трудно писать от руки. А перед клавиатурой она и вовсе цепенеет.
— А вам это не слишком тягостно?
— О нет, как раз эта часть моей роли нравится мне больше всего. Пока я была пассивной читательницей Альеноры, я не отдавала себе отчета в сути ее искусства. Ее проза настолько прозрачна, что внушает желание самому взяться за перо: кажется, будто это необыкновенно просто. Каждому читателю следовало бы переписывать тексты любимого автора: лишь тогда становится ясно, чем именно они хороши. Чтение — слишком быстрый процесс, он не позволяет разглядеть то, что кроется за этой мнимой простотой.
— У нее очень странный голос, я с трудом ее понимаю.
— Да, это типично при такой болезни. Но к ее дикции со временем привыкаешь.
— А как именно называется эта болезнь?
— Очень редкая разновидность аутизма, болезнь Пнэ.[12] Так зовут врача, который классифицировал этот вид дегенерации, — обычно ее называют «тихим аутизмом». Одна из проблем страдающих этой болезнью состоит в том, что они не умеют защищаться от агрессии со стороны, просто не воспринимают ее как таковую.
Поразмыслив, я сказал:
— И, однако, в ее романе…
— Верно. Но это оттого, что Альенора — писательница: в процессе творчества ей удается выразить то, чего она не видит в повседневной жизни. Увы, другие больные с этим синдромом не обладают ее талантом.
— Следовательно, ее талант не является следствием заболевания.
— Нет, является. Это род инстинктивной защиты от чуждого окружения, творческий дар, который не развился бы в ней, не будь она аутисткой. Я терпеть не могу теорию полезного зла — мол, не было бы счастья, да несчастье помогло, — но должна признать, что без этого несчастья Альеноре никогда не удалось бы выработать свой писательский почерк.
— А в чем еще состоит ваша роль, кроме того, что вы пишете под ее диктовку?
— Я служу посредницей между Альенорой и внешним миром. Работы у меня хватает: я торгуюсь с издателями, слежу за ее физическим и умственным здоровьем, покупаю для нее продукты, одежду и книги, подбираю музыку, вожу в кино, готовлю еду, помогаю ей мыться…
— А она и на это неспособна?
— Она считает грязь неким забавным явлением и не понимает, зачем ее нужно смывать.
— Вы мужественная девушка, — сказал я, пытаясь представить себе эту гигиеническую процедуру.
— О, я многим обязана Альеноре. Я ведь живу на ее деньги.
— Если учесть все, что вы для нее делаете, это более чем справедливо.
— Не будь ее, мне пришлось бы заниматься какой-нибудь рутинной утомительной работой. Благодаря Альеноре мое существование обрело смысл, и я благодарна ей за это.
Меня привело в ужас то, что она поведала. Сам я, хоть убей, не смог бы переносить такую жизнь. А она — она была ей рада!
Я подумал: уж не святая ли она? Святые женщины вызывают во мне нечто вроде эротического возбуждения именно оттого, что раздражают. Не такое чувство я хотел бы питать к этой молодой женщине.
