Парень поднялся на хребтик, проходящий по середине мыса, и остановился. Нымю видел: он будто замер, потом побежал обратно к чумам. Старик встал в тревоге и недоумении. Сын вел себя так, как будто увидел что-то необычное. Его мать тоже бросила чистить рыбу и замерла.
— Пароход идет! — закричал парень, подбегая ближе.
— Чего же ты испугался? — спросил Нымю.
— Не один идет. Другой тащит, как оленя тынзяном.
— Пускай два придут, — спокойно сказал старик.
— Второй-то совсем не знаю, чего везет… Дрова, что ли?
— Увидим.
…Старина Аси повертел в руках мою авторучку, отложил ее и рассмеялся.
— Сильно я тогда удивился. Я-то леса большого не видал тогда. Только реки — Таз видел, Гыду видел. На наших реках вверху тогда лес не добывали. Плавника было мало совсем. Если где найдем бревно, себе брали. Однако больших бревен вверху нет, одни маленькие. А тут сразу целый пароход больших бревен. Не думал тогда, что такой большой лес может быть. Это тогда нам школу привезли.
…Пароход повернул к берегу. Аси с отцом и матерью стояли на берегу и смотрели, как по воде хлопали плицы колес, вертясь то быстро, то медленно. Русский на носу парохода макал в воду длинную полосатую палку и что-то кричал непонятное. Пароход медленно надвигался на берег, и его разворачивала, тянула за толстенную веревку баржа, сносимая течением. Пароход ткнулся носом в самый берег, и русские, спрыгнув на землю, стали заколачивать в нее толстые железные палки. Аси даже зажмурился, чтобы не видеть такого страшного греха. Живую землю эти люди ранили железом.
— Теперь беда будет, — услышал Аси за собой скрипучий голос соседа Котоя, — Теперь Я-Меню — Земля-старуха беду всем сделает.
Котоя боялись. Он был богатый. Возил товары зырянских купцов. С ним дружили эти купцы, всегда в гости приезжали. У Котоя было много оленей. Четыре стада ходили в Гыданской тундре. Пасли их чужие пастухи. Сам Котой только несколько раз в году каслал — кочевал, уходя зимой в теплые леса, а летом возвращаясь сюда, на Север, в щедрую Гыданскую губу.
Нымю втянул голову в плечи и побрел к чуму, однако вернулся. Грех-то совершили приезжие. Может, ему и людям его ничего не будет. А пароходы сюда ходили раз в году. Это событие не пропустишь. Надо торговать, покупать товары. Надо разных людей посмотреть. Потом нечего будет рассказывать гостям зимой, если в чуме спрячешься.
— Ань-торова! — сказал нестарый высокий человек, подойдя к ненцам.
— Ань-торова, ань-торова, — ответили все. Гость всегда остается гостем, и с ним надо быть вежливым.
— Чум иди, мой чум, — махнул рукой в сторону своего жилья Нымю, — гости.
— Спасибо, — ответил по-русски человек и прибавил по-ненецки: — Пошли, у тебя гостевать будем.
Это особенно поразило Аси. Приезжий знал его язык.
В чуме сразу же стало ясно, что приезжий не новичок в тундре. Он уселся, как человек, бывавший в чумах и знающий кочевой быт. Он с явным удовольствием ел айбат — сырую рыбу, запивая ее чаем, утирал пот и поглядывал по сторонам.
— Чего торговать будешь? — наконец не выдержал Котой. Он сидел важный и серьезный.
— Торговать не буду, — ответил человек.
— Тогда чего пришел? — продолжал допытываться Котой.
— Учить детей приехал, — ответил гость, откидываясь на шкуры.
— Как учить? — не понял Котой.
— Школу поставим у вас и будем с женой учить ваших детей грамоте.
Котой знал, что у русских и зырян люди умеют на белой тонкой коже зверя, которого никто не знал ни в Гыданской, ни в Ямальской тундре, тонкой деревянной палочкой, у которой как-то выжжена сердцевина, чертить разные тамги. Больше всего его удивляло то, что палка не сгорела, когда ее прожгли насквозь и угли остались в середине. Никто не мог ему это объяснить. Купцы-зыряне говорили, что делают такие палочки далеко, куда доехать нельзя. Зырянские купцы ставили тамги, когда Котой забирал у них товары в долг, и всегда смотрели их, когда он привозил пушнину для расплаты. Тамги говорили, сколько Котой должен купцу. Однако они всегда врали. Котой помнил, что брал он меньше, а тамги показывали больше. Но ему было невыгодно ссориться с купцами. Ему-то товары доставались даром. Это у других он брал в расплату пушнину.
