Старика
мучила жажда.
Со
вчерашнего
дня несчастного
не кормили.
Но просить
воду и пищу у
богохульника
он считал
изменой вере.
– Забавный
вы народ! –
вдруг
заговорил
солдат,
поднимаясь.
Он отряхнул
солому с колен
и надел пояс
с оружием:
скоро смена.
Зачерпнул из
жбана вино,
разбавленное
водой. – Ты за
Бога своего, –
он утер
раздвоенный
подбородок, –
а предаешь
своих, кто в
него верит.
– Не к
вам я шел, а к
четверовластнику!
Он идумейского
племени, но
все же не язычник!
– взвизгнул
иудей,
выпучив
глазки, и жилы
на его шейке
напряглись
тетивой. – Это он
продался за
венец своего
отца изувера
и меня привел
на глумление.
Не Богом ему
власть дана,
но вами! И
коль Богу
угодно
меньшее из
зол, так
лучше
пожертвовать
горсткой
безумцев, чем
вы опять
страну
кровью зальете!
– Тебе
виднее, –
примирительно
сказал солдат
и присел к
конюху. Он
достаточно
пожил и ценил
чужую
прямоту. –
Только не
вздумай говорить
это на
допросе! А то
живо на
кресте окажешься.
Свои камнями
не зашвыряют?
– Лучше
быть
проклятым
людьми, чем
стать неугодным
Богу…
– Тогда
стоит ли
хлопотать о
людях?
– Жизнь
пуста, если
человек
забывает
Бога. Если я
здесь, значит
это угодно
Богу!
– А
смерть? Если
тебя не
казнят, как
разбойника,
так казнят
свои, если
узнают.
– Но и ты
не убежишь из
боя! Не
потому ведь,
что вместе с
тобой казнят
каждого
десятого в когорте.
Есть что-то
страшнее
смерти.
– Вот
как? Боги у
нас разные, а
думаем мы
одинаково! –
задумчиво
сказал
солдат.
– Как
звать-то
тебя? –
полюбопытствовал
конюх.
– Ицхак
из Назарета.
– Пей, –
солдат
подвинул
ковш
оборванцу.
Иудей
пил,
захлебываясь
и
расплескивая
воду: его
кадык прыгал
под обросшим
горлом, как
палка под
свалявшейся
шерстью.
За
стойлами
послышалось
бряцание
металлом и
торопливые
шаги. Солдат
схватил щит и
шлем и
выпрямился.
Конюх
отложил инструменты.
Великан
приказал
иудею идти за
двумя центурионами
в алых
сагумах.
Старик с
трудом разогнулся
и покорно, но
без спешки
заковылял на
допрос.
**********
Вельможи
играли в
кости по
римскому
динарию на
кон. Квиринию
и Копонию по
разу выпала
«Венера». Они
забрали
деньги.
Антипас
подыгрывал
им: его
«собака»
рассмешила
римлян.
Примеру
господ
последовала
свита.
К
неудовольствию
игроков
Николай
привел доносчика.
В тщедушного
оборванца
под пьяный
смех
полетели
объедки.
Иудей вяло
заслонял
голову.
Мокрый от жары
раб Квириния
с опахалом
решил: это
новая забава.
Слуги
удобнее
развернули
лежаки властителей.
Прокуратор и
царь,
полулежа на боку,
усмехнулись.
Сенатор
поднял руку и
прекратил
глумление. Он
отпустил
стражу. Николай
отступил
лишь на шаг,
готовый
свернуть
иудею шею, и
напоминал
собаку,
загнавшую дичь.
– Что
привело тебя
к твоему
господину? –
благодушно
справился
Квириний.
– Мой
господин –
есть Бог! –
ответил
старик на эллинском
с сильным
арамейским
акцентом. – А к
четверовластнику
меня привела
забота о благе
моего и
твоего
народа.
Антипас
рассыпал
кости, и
глаза его
сузились от
гнева; тонкие
пальцы
прокуратора –
лица хозяина
раб не видел –
замерли в
шерсти дремавшего
котенка; из
свиты
тетрарха
раздались
возмущенные
возгласы.
Консул
нахмурился.
Раб замер.
– Ты
мудрец? Чем
же ты
поможешь
моему народу?
– Сам
помоги
твоему
народу,
закрой хоть
на день двери
храма Януса
Квирина.
Легат
удивленно
приподнял
бровь.
– Ты
осведомлен о
нашей вере?
Тем лучше.
Значит ты
принес известие
о мире для
нашей армии? –
с иронией проговорил
он. – Но мы не
воюем с твоей
страной.
– Великому
Риму хватает
войн. Даже у
нас слышали:
не все они
победоносны.
Особенно
против
германцев.
Могущество
моего Бога
предотвратит
еще одну. И
гибель моего
народа. Для
этого я
пришел к
четверовластнику,
а не к тебе.
– Что же
позволяет
тебе считать
себя равным
твоему
господину?
Или у тебя
есть армия, власть
и деньги,
чтобы
угрожать
Риму?
– Мы все
умрем. Но
разве тебе,
властителю
моего
господина, –
рабу Копония
послышалась
издевка в
голосе
старика, –
понадобятся
там
богатства? От
тебя не
останется даже
тени, а твои
богатства
достанутся
тем, кто их не
заслужили!
Так чего
стоят твои
золото и
власть для
Бога, если он
их кому-то
дает, а
кому-то нет?
