Некоторые способы наказания за разного рода незначительные правонарушения сочетали в себе намерение доставить виновному неприятные ощущения и подвергнуть его всеобщему осмеянию или презрению, этой цели служили, в частности, колодки и позорный столб. Преступник, на которого надевали колодки, сидел на земле, вытянув перед собой ноги, у позорного столба преступник должен был стоять, причем его шея, а иногда и руки, были схвачены колодками; если преступление этого человека навлекало на него народный гнев, приговорённый становился беззащитной мишенью для камней и кухонных отбросов. К позорному столбу обычно приговаривали в городах, где таким образом карали торговые преступления и мошенничество: к примеру, пекари, у которых буханки были меньше положенного веса, отправлялись к позорному столбу, если были трижды уличены в недобросовестности. Женщин, виновных в подобных преступлениях, в особенности торговок элем, окунали в пруд (и чем грязнее он был, тем лучше); делали это при посредстве «позорного стула», который представлял собой сиденье, прикреплённое к одному из концов длинной доски или бревна; так же поступали и по отношению к тем женщинам, которые не по назначению использовали свои языки, предаваясь злословию, распространяя сплетни и затевая скандалы — преступление, которое в Средние века было довольно широко распространено, хотя это может показаться странным нашим современникам.
Есть одна аксиома юридической процедуры, которая в Средние века признавалась так же безоговорочно, как и в наши дни: сначала нужно поймать преступника, а затем уже судить его. В ту эпоху, о которой мы ведём речь, не было регулярной полиции, и поимка преступника зависела от уже упоминавшегося принципа коллективной ответственности. Поселения — «десятка», вилла или сотня — несли ответственность за то, чтобы обвиняемые из числа их членов были доставлены в суд; более того, в случае если убийство было совершено в дневное время и убийце удалось скрыться, то поселение, где произошло преступление, облагалось штрафом. Ночью каждое поселение было обязано выставлять стражу из четырёх человек, которые задерживали всех подозрительных лиц — если кто-то появлялся на улице после наступления темноты, это уже само по себе настораживало. Когда преступник уходил из-под ареста и спасался бегством, поднимался оглушительный шум: трубили рога, раздавались крики, и начиналась погоня: жители округа во главе с констеблем, который отвечал за наличие луков и другого вооружения, преследовали беглеца до границы своей сотни, где они препоручали эту задачу констеблю соседней сотни, и таким образом, благодаря принципу эстафеты, преследователи могли гнаться за преступником на протяжении значительного расстояния. Когда погоня почти настигала беглеца, он незамедлительно искал убежища в ближайшей церкви. В её стенах преступник уже мог не опасаться ареста, и преследователям оставалось только выставить у церкви стражу на тот случай, если беглец попытается ускользнуть; по истечении 40 дней с того момента, как преследуемый укрылся в церкви, её блокировали со всех сторон, чтобы преступник не мог получать пищу и поэтому вынужден был сдаться. Но, как правило, беглец посылал за коронером и в его присутствии давал торжественную клятву покинуть королевство и никогда более не возвращаться на английскую землю. Тогда коронер называл преступнику порт, куда тот незамедлительно отправлялся с деревянным крестом в руке: он должен был идти, никуда не сворачивая, по главной дороге, ведущей к порту, и сесть там на первый корабль, отплывающий из Англии; если по каким-либо причинам ни один корабль не собирался отплывать, преступник обязан был каждый день заходить по колено в воду и стоять так в знак того, что он пытается покинуть страну. Если преступник отклонялся от прямого пути, он тотчас же оказывался вне закона (это называлось «иметь волчью голову» — каждый встречный имел право убить его как волка или другого опасного зверя).
Стать убежищем могла любая церковь, однако выделялось несколько храмов, — таких, как Вестминстер, Сент-Мартинз-ле-Гранд и Беверли, — чьё право неприкосновенности распространялось также на прилегающую территорию, и со временем в окрестностях этих храмов разрослись поселения беглых преступников, которые жили там в полной безопасности и даже могли спокойно вести свои дела, если им удавалось не покидать пределы такого района. В конце XV века подобные поселения в окрестностях крупных храмов вызывали нарекания, ибо многие беглецы явно злоупотребляли предоставленной им неприкосновенностью: «Транжиры, промотавшие своё состояние и обременённые долгами, нахально бегут к святыням, вблизи которых они становятся недосягаемы для закона, туда же устремляются и богачи, прибравшие в рукам добро бедняков, там эти люди устраивают себе жилище, там они проводят дни и ночи, вынуждая кредиторов тщетно бродить окрест. Жены, прихватив семейную утварь, скрываются там от своих мужей, уверяя, что не в силах жить с ними из-за побоев. Воры являются с краденым добром и тоже устраиваются жить вблизи святых мест. Там они замышляют новые преступления, каждую ночь негодяи тайно выходят на дело: разоряют дома, грабят и убивают людей, а затем опять возвращаются к своему убежищу, которое не только позволяет им избежать наказания за содеянное зло, но и даёт свободу творить новые злодеяния». Церковь оказывала защиту и покровительство всем духовным лицам. В XII веке шла ожесточённая борьба между Церковью и королём, кульминацией которой стало противостояние Генриха II и Томаса Бекета. У Церкви были свои суды, они ведали преступлениями против религии и против нравственности, и никто не оспаривал право духовенства разбирать подобные вопросы. Однако Бекет провозгласил, что право подвергать судебному преследованию служителей Церкви — то есть всех лиц, занимающих определенное место в духовной иерархии, — принадлежит исключительно самой Церкви, независимо от того, какое именно преступление совершил обвиняемый. И поскольку церковные суды не могли покарать виновного более сурово, чем приговорив его к тюремному заключению, это означало, что преступники из числа духовенства, каковых было отнюдь не мало, несли менее суровое наказание по сравнению с мирянами. Генрих II не претендовал на право карать духовных лиц, он требовал, чтобы служители Церкви, обвиняемые в преступных деяниях, предавались церковному суду и, если они будут признаны виновными, лишались духовного сана и поступали в распоряжение королевского суда, который определял бы им наказание как мирянам. Это требование монарха Бекет категорически отверг на том основании, что при подобном подходе преступник будет дважды наказан за одно и то же преступление. В итоге был установлен следующий порядок судебного разбирательства: священнослужители так же подлежали суду, как и миряне, однако на судебном процессе обязательно присутствовал представитель епископа, который сразу же напоминал всем, что обвиняемый является духовным лицом, затем суд приступал к рассмотрению дела; если присяжные выносили оправдательный приговор, то этим всё, естественно, и заканчивалось, однако если приговор носил обвинительный характер, то подсудимого передавали в руки церковных властей и далее его судьбу надлежало решать епископу. На деле у духовного лица вполне был шанс избежать наказания, поскольку церковные суды не отличались строгостью процедуры и суровостью приговоров; к тому же епископы, как правило, не имели особого желания обременять себя расходами по содержанию заключённых. Для того чтобы воспользоваться «привилегией духовенства», обвиняемый должен был предъявить грамоту, свидетельствующую о его духовном звании, или представить другие веские доказательства своей принадлежности к данному сословию, и только в позднее Средневековье принцип неподсудности духовенства светскому суду распространился на всех лиц, способных правильно прочесть несколько строк из Библии; и во все времена существовала немногочисленная категория преступлений — таких, как государственная измена, — по обвинению в которых всякого должен был судить королевский суд, «невзирая на привилегии духовенства».
