Мы, мертвецы, я только не пойму -
Могли ль мы петь осилившей нас силе?
Могли ль мы петь осилившей нас силе,
Когда есть сила большая ее,
Ну, правда -- именем небытие,
Что невсваренье самое могиле.
Но крики дяди очень нас давили,
На нервов действовали вервие -
Ведь у него веревка и копье,
А что у нас? Любовь, и ту забили.
Да и на что любовь мне в этот час?
В моей груди сомнительные страсти
Она зажгла к увеселенью власти.
Пойду ль страстями? И гляжу, сейчас
Меня ведут под белы руки: здрасте,
Цветы темниц, вы радуете глаз.
Цветы темниц, смочив их влагой глаз,
Несу виновнику их Полинику,
Два яблока, орех и землянику,
Чтоб соглодал, уйдя в подземный лаз.
Дорога, помню, под гору вилас,
И возле каждого витка по шпику,
Высматривавших бдительно улику,
Когда бы таковая вдруг нашлас.
А возле трупа, в двух шагах, в острас -
Два охламона при ножах и пиках,
Один на козырях, другой на пиках.
Я соскользнула под земельный стряс
И там запела, думая о шпиках,
Простые наши песни без прикрас,
Простые наши песни без прикрас
В моем грудном, тоскливом исполненьи
Имели отзыв в слюноотделеньи
Сердец под жестким панцырем кирас.
Игру забросив, стали шарить стряс
Тот и другой вои в остервененьи, -
По долга неотступному веленьи,
Близ трупа вылезла худая аз.
Покамест на девонской этой жиле
Аукаться хватало дела им, -
Я малый холмик нагребла над ним.
И плакала, и плакала, и выли
Со мною волки над родным моим,
Над ним, на безымянной той могиле.
Мы, как и судьбы, обрекли могиле
Все остальное в нас, мой милый брат.
При жизни ты сносил попреков град, -
Зачем в утробе мы с тобой не сгили?
Зачем все те ж сосцы и нас вспоили,
Что и отца -- теперь отец нам брат,
И то, что ты пошел на братнин град,
Не хорошо, хотя любовь и в силе.
Не всех отпугивает злобный цык, -
Есть все и те, что чувствуют превратно.
Возьми меня к себе, мне здесь отвратно.
Здесь волчий вой, но чаще сытый рыг, -
И если не верна тебе я братно -
То пусть прилипнет к горлу мой язык.
Но пусть прилипнет к горлу мой язык,
Когда тебя не обзову я: шлюха! -
Сказал герой, подняв меня за ухо, -
Я не заметила, как он возник.
А рядом тут как тут его двойник,
И по виску мне зазвенела плюха,
Лишившая меня почти что слуха,
Но в общем-то тот и другой поник.
-- И что за ветер нам принес паскуду, -
Сказал тот, что постарше и брюнет. -
Как пред властями нам держать ответ? -
-- Отвертится, не будет девке худу, -
Сказал блондин, и я сказала: Нет!
Зачем мне отпираться? Я не буду. -
Когда тебя я вспоминать не буду
С признательностью, дивная судьба?
Два честных гражданина (два раба)
Меня влекли под псовью улюлюду.
Встречь мигом расступавшемуся люду,
О стену не пытающему лба,
Боящемуся каждого столба,
На коем сушат медную посуду.
И к дяде втащена за воротник,
Сознаться я тотчас не поленилась,
Что мной оплакан бедный Полиник.
Стояла молча и не повинилась,
И эта твердость дядей оценилась
На весь мой вес, ведь не его род ник.
Тебя, веселья моего родник,
День яркий, оставляю ради ночи.
В проклятом склепе, не закрывши очи,
Усну последним сном, когда б кто вник,
Мой Этеокл! Мой бедный Полиник!
Поверьте, что нельзя страдать жесточе, -
Я, кажется, не вытерплю, нет мочи
Вообразить сиротский мой пикник, -
Ведь я подобна хрупкому сосуду.
Не понимала все, но поняла:
Меня раздавит тяжестью скала.
Не сразу, медленно, как исподспуду,
Уйдет вся жизнь, которой я жила,
И почернеет день, и я не буду.
Пусть почернеет день, когда забуду
Все радости и жизнь, ее саму,
Когда с исходом лет сама пойму,
Куда пора мне, и... там буду, буду!
Ну, умереть самой по самосуду,
Уйти туда по сердцу своему,
Но как же, как же, вопреки уму,
Жизнь истребить в живом, как бы простуду.
Ах, лучше жить хоть жизнию калик,
Каким отец был -- немощным и слипым -
Вверять лицо морским соленым всхлипам.
Мало несчастье, а восторг велик,
Звенящим медью тополям и липам
Я б подставляла мой веселый лик.
И моего врага веселый лик
Меня бы, верно, не смущал нимало.
Что жизнь мою так грубо подломало
В том возрасте, когда есть тьма прилик?
Последний луч... потом последний блик...
Потом груди и воздуха не стало...
