Плевавший на божественный глагол.
Не то чтоб мне в стихах претили пол -
Изборожденный колеями iter -
Или природа -- честный реквизитор
Банального от роз до розеол,
Иль был я враг всего, что эпохально,
Избито, выспренно -- конечно, нет:
Мне свойствен даже в этом пиетет.
Прошу лишь не хулить меня охально
За то, что я родился как эстет,
В стихах явившись сразу и нахально.
В поэзии явился я нахально -
Как братья Диоскуры из яйца -
Целехонек с начала до конца,
Весь зашнурованный просодиально -
С дыханьем, сразу вставшим идеально,
С необщим выражением лица,
Затем, что от макушки до крестца
Был подчинен и мыслился формально.
Сегодня две строфы передо мной
Конца романа -- я романом начал,
Чем критиков сломал и озадачил.
Так, на упряжке ямбов четверной,
Я ранний путь мой прежде обозначил -
Теперь пишу в каденции иной. -
Зачем пускать в глаза туман
И пыль ненужного обмана?
Как видите -- пишу роман,
И автор, и герой романа.
Но если автору видней,
Как план романа вызревает,
То часто до скончанья дней
Герой и не подозревает,
Что уготовил для него
Создатель повести его.
Неведенье есть панацея
От будущих сердечных спазм,
И не нужна тому рацея,
Кто задней мудростью Эразм.
Пусть от конечной катастрофы,
Неотвратимой, как судьба,
Спасают авторские строфы
Меня, презренного раба,
Ведь автор -- бог, triste fantоme,
А стиль -- Oh, le style c'est l'homme.
La forme c'est l'аme -- Никто иной
Во всей заблоковской литературе
Так это не прочувствовал на шкуре,
Как я -- крестцом и шеей, и спиной.
И то -- по бесконечности дурной,
Печально процветающей в культуре,
О ней сужу я как о некультуре
Мышленья, выраженья и иной.
Безликость производственных идиллий
И ерничество в духе Шукшина -
Какого ж надо нам еще рожна.
Я, впрочем, шел всегда от Шеншина,
Творца безукоризненных идиллий
Где нет неточных фраз (и нет фамилий).
Главу испортив перечнем фамилий,
Продолжу тем же: в голубой дали
Верлен и Валери мой стих вели,
Подобно опытным вождям флотилий.
Для сведенья гремучих литрептилий
Замечу, что тогда ж узнал Дали,
Читая "Le Cocu moderne" и "Lit"
И что он стоил кинутых усилий.
Его "Cеnacle", его жена спиной
Перед беседкой и "Lеde atomique"
И старенькая обувь, и "Pudique
Et chaste vierge" -- и были основной
Мой хлеб, поболе, нежли pain antique
Мыслителей, пренебрегавших мной.
Пытались подружиться и со мной -
Я был тогда хорош собой и кроток -
Но я не пал до уровня подметок
И дал понять, что им я не родной.
Добавлю, что был, в общем, не иной,
Чем все, напротив, как-то мене четок,
Поскольку наш забытый околоток
Был славен самой умною шпаной.
Я не считаю откровенных свилей
В романтику, к каким принадлежит
Скрещенье с аксолотлями кальвилей, -
Моя душа к такому не лежит,
Хотя, по мне, пусть всяк туда бежит,
Куда бежит он, не щадя усилий.
Рассмотрим приложение усилий
У тех, чей ум был безусловно здрав,
Кто не искал параграфов и граф,
Куда вогнать собаку Баскервиллей.
Живой регистр существовавших килей,
Где Черепков? В каких он спорах прав?
Где резвый Макашов, сминатель трав,
Соцветие ума и сухожилий?
Где Жуков -- маг форшлагов и нахшпилей?
Где Мусинов, геометр наизусть?
Где Саломатин -- логика и грусть,
И глубина эпох и разность стилей?
О, вы со мною, в этом сердце, пусть
Один, один я в белизне воскрылий.
Я в белизне запятнанных воскрылий -
Один из вас, а вы, вы в белизне
Непогрешимой там, в голубизне,
Куда взлететь недостает усилий.
Бегу к вам анфиладой перистилей
И по циркумференций кривизне,
По лестницам, застывшим в крутизне,
Забросанным огрызками кандилей.
Туда, где смех, где пистолетный бой,
Бегу, распахивая зал за залом,
И мне навстречу голуби гурьбой.
Взяв саквояж, я прохожу вокзалом,
Чтоб -- как прилично старым и усталым -
Бежать в иные дни, бежать душой.
* * *
"Смятенной, восхищенною душой,
О Тетушка, я все еще, Вы правы,
В лугах, где золотистые купавы
Обрызганы сладчайшею росой,
Где вечерами дождичек косой
Вас нудит кинуть луг и сень дубравы
Для горенки меж лип и в ней забавы
Над пяльцами с цветною томошой.
О там-то, там, среди своих зимбилей,
Шарообразных, с ярким мулине,
