Паучий крест давящий бронзой ног? -
И мне сказала: Ты от бронзы ног
Взгляд подними, когда ты хочешь, выше,
Чуть выше пояса -- туда, там, в нише. -
И я взглянул, и я сдержать не мог
Крик изумленья, это было выше
Моих способностей, мой дух истек -
В высоком крике, что из уст истек, -
Пронзительный и резкий, был он выше,
Чем чистый ультразвук летучей мыши,
И он затронуть слух уже не мог.
Ах, там -- вверху, где бронзовый подвздох
Уходит вверх в подмышечные ниши,
Я увидал крестом летучей мыши
Прилипшее к герою в коготок
Чудовище зеленой пентаграммы,
Меня так напугавшее шутя -
И вижу явственно оно -- дитя,
Оно младенец попросту, вот вам и
Страшилище, и лампочка, светя,
Нам обнажает клеветы и срамы.
Нет, никакие клеветы и срамы
Не сравнятся с ужасным тем мальцом,
Уткнувшимся невидимым лицом
В холодный воротник замшелой мамы.
И ужас: словно бритвой пилорамы,
Направленной чудовищным косцом,
Мальцу по шее провели резцом
И голову свалили в мусор ямы.
А воин шел, и гордый, и прямой,
И мощною рукою ополченца
Поддерживал безглавого младенца -
Апофеозом нежности немой
Освободитель нес освобожденца
С башкой, лежащей в яме выгребной!
В начале дикий вопль: А ну домой! -
Отнюдь не слух, сознанье потревожил.
Вслух я сказал: Вот до чего я дожил -
Я стал свидетель подлости прямой!
Чей низкий смысл, затронутый чумой,
Прекрасный монумент поискарежил,
Чью руку акт злодейства не поежил,
Кто, озираясь, крался уремой?
Кто снес младенцу голову, не боле -
Лишь только голову одну отъял?
Кого Селены свет так обаял,
Так опьянил -- не мене и не боле -
Что он главу дитяти отваял -
А выждал, скажем, вечер или боле? -
-- Не вечер, нет, о, много, много боле
Он выждал! -- так воскликнула, бледна,
Крылатая Психея, сметена
Кровавой лужицей планет на сколе.
-- Взглянуть вблизи на этот ужас что ли? -
Пробормотала, страхом сведена.
Я удержать не смог ее, она
Взвилась и завитала летом моли.
-- Ты возле видишь рельс? -- Что? Где? Какой? -
Вскричал я, словно вор, в луче Астарты.
Тут из казармы, где стояли парты, -
Младенческого хлева под рукой -
Раздался смех и крик игравших в карты:
Что ж не идешь ты, баловень такой? -
Психея молвила: Тут рельс такой.
Повидимому, он страстей орудье -
Должно быть, этот жалкий, на безлюдье,
Схватил металл тоскующей рукой
И въел его младенцу под щекой,
А после довершил неправосудье,
Совокупив с усердьем рукоблудье -
Суком воспользовавшись, как кошкой. -
И я ответил ей: Щепотью соли
Мне разъедает рану лунный свет,
И, хоть я все не схоронен -- отпет.
И жалко мне себя -- не оттого ли
Вообразился мне вместилец бед -
Мой друг, суворовец, бежавший в поле.
Кричат: Приди! Не ночевать же в поле! -
Ему, гонимому тоской планет.
От рельса -- ржавчины кровавый след
В ладонь немую въелся крепче соли.
В луче Луны, в ее магнитном поле,
Тотчас стирающем ушельца след,
Уносится безумец в вихре бед -
Я не хотел бы этой грустной роли.
Своею лампой без обиняков
Мне высвети подножие консоли,
Чтоб знать, чье имя вытвердить мне в школе
Младенчества в тени стальных штыков. -
Она сказала: Капитан Жидков
Готов придти, заслышав нотку боли. -
И я тотчас же закричал от боли:
Так этот луч из глубины веков,
Сияющий нам в дымке облаков -
Свет Анадиомены в каприфоли -
Нас вывел с честной точностью буссоли
К леску, где, недоступный для штыков,
На постаменте высится Жидков -
С чудесной живостью, в самоконтроле!
Так это я во сне вставал с кровати
И крался в сад, дрожащий под луной,
То я, хмельной от ревности, чумной
От злобной зависти, сбивал с дитяти
Ту головеночку, чтоб, словно тати,
Бежать в леса с мерзейшею душой! -
* * *
Я вспоминаю, что моей душой
Тогда вполне владела ностальгия,
Когда я ветви раздвигал тугия
Движеньем правой, лоб прикрыв левшой.
Из кухни в ноздри прядало лапшой,
И этот запах отгонял другие
Миазмы, мне безмерно дорогие,
Лицо мое испакостив паршой.
Казалось мне, что здесь, в военной школе,
Меня постигнуть шефам не дано,
Что я иной, чем все, -- особый что ли...
Мной ведало все то же гороно,
Но, думаю, не знало и оно,
Что из упрямства не кричу от боли.
Ну да, я скован пароксизмом боли
В любой миг времени, в любой пяди
