Бестактная, бессмысленная шалость!
Какой-нибудь сомнительный "бэ-эф"!
А вспомнил, так теперь и сердце сжалось!
Однако с риском вызвать худший гнев,
Продолжу: подходил. "Какая жалость!
Вот и порвали юбку, как-то сев".
Она, растерзанным прижавшись к лавке,
Смеялась: "Пустяки! Что, нет булавки? "
Булавку находил и ей ссужал,
И на метро давал копеек сорок,
И, сидя рядом с ней, соображал,
Как ей идти и вдоль каких задворок,
И всякие порывы выражал,
Прекрасные без всяких оговорок,
И поворачивалась вдруг спиной:
"Зачем шутить вам было надо мной?"
Так нынче кто не шутит? Очень мало
Находится способных не шутить,
Чтоб смехотворчество не донимало,
Вот, скажем, взять и номер накрутить
На телефоне и, смутяся мало,
Из зависти на друга напустить
Всех крестных мух и уксусную губку.
И после весело повесить трубку!
Вот душу возвышающая месть!
Иль, скажем, щелкнуть по башке ребенка,
Которому лет восемь или шесть -
Ни за что, ни про что! Чтоб только звонко!
Чтоб мог побольше реву произвесть!
Но я, признаться, не шутил столь тонко -
Отнюдь не потому, что был я мал -
Но только юбки, трубок не снимал!
Иль вот дивертисмент, опять для диска -
Услышав в трубке "Лейтенант Петров!",
Себя рекомендовывать: "Редиска!"
И слышать терпеливое:"Петров!",
И вновь: "Редиска! " -- Высота изыска!
Наверчен номер. Пять иль шесть гудков.
Снимают. Пауза. "Ну ты, Топталин!"
Но слышим вдруг: "У аппарата Сталин".
МОИ УВЕСЕЛЕНИЯ
В ту пору в Хлебном с "Амбасад Бельжик"
Соседствовала серая монада,
Прошловековый каменный антик
С фонарными заграньями фасада
В венецианских стеклах "лямужик",
За коими всегда росла рассада
И, выгородив от послов жилье,
Трепалось ветром женское белье.
В том замке, и старинном, и не тесном,
Жил Ганнушкин, известный психиатр,
В квартиру путь пребудет неизвестным,
Не то повалите, как на театр,
Глядеть ее в рыдване многоместном.
В том доме, сообщает Мальфилатр,
На этот счет весьма определенный -
"Жила девица. И была -- влюбленной".
Конкретно: предложу, собрав весь дух,
Нырнуть под мраморной доской у входа,
Минуя непременно двух старух,
Сидящих тут же поперек прохода.
Бьюсь об заклад: у вас захватит дух,
Сколь горяча бы ни была погода,
В парадном ждет могильный лед гостей.
Он вас тотчас прохватит до костей.
Не следует, однако, огорчаться:
Ангина, пневмония -- ерунда,
А ревматизму некогда начаться.
Вы только поспешите вверх, туда,
Где вам как раз успехом увенчаться.
Стучитесь в дверь. Пустили вас! Ну да!
Спокойнее, читатель, без проклятий!
Вот списочек жильцов с числом нажатий.
Старуха Чайкина -- за ней идет
Жена и дочь чапаевца Варвара,
Потом веселый старый идиот,
Недавно переехавший с бульвара.
Потом Кольцова, Стешенька, ну вот!
И тетя Саня... И какая чара!
Дрожь сладостная шейных позвонков!
Фамилья Тетушкина! Шесть звонков...
Не торопись, не торопись, читатель,
Соваться фомкой в дверь, не ровен час -
Сломается твой двереоткрыватель,
Другой не вдруг отыщется, не щас!
Замок хрустит и портится. Создатель!
Вот, кажется, мы, наконец, у нас!
Замри, мгновение! Сколь мрак кромешен!
Сколь остр сундук! Сколь потолок завешен!
На помощь нам, конечно, брызжет день
Из незашторенных замочных скважин.
Теперь легко составить бюллетень,
Кем угол населен и чем засажен.
Приникни к скважинке, когда не лень, -
Не сломишься, не думай! Больно важен!
Хотя б вот к этой. Стешенька тебе
Вдруг явится, как в стереотрубе.
Она пленительна, читатель, милый!
Смотри же вдосталь! До икоты! Всласть!
Не напирай на дверь с такою силой:
Отломится -- ты можешь внутрь упасть!
Что ты сопишь так громко! Стань могилой,
В которой серная клокочет страсть!
Вот грех с тобой! Идем к другой жиличке -
Старухе Чайкиной, алкоголичке!
Не хочешь? Хочешь к скважине присесть,
Где старичок мастит аэросани?
А где Варвара сучит в прялке шерсть?
Не жаждешь и вторженья к тете Сане,
Где мерят грацию рублей на шесть?
Ты заколдован! Вот мне наказанье!
Я бьюсь с тобою полчаса уже.
Так не глядят на даму в неглиже!
Что ты бормочешь: "Рот! Как он очерчен!
Как полны очи жидкого огня!
Какими локон кольцами наверчен!
Как вниз бежит, лопатку затеня!"
