— Сказывай! — повелела догнавшая его мама, — сказывай, что открыло тебе её сердце.
— Сейчас приготовлю лекарства, — уклончиво ответил англичанин. — Видно, вы не досмотрели или сильно огорчили, или испугали, а только у неё сердце бьёт сейчас тревогу. Если хотите спасти царицу, тогда позвольте мне оставаться возле её кровати безотлучно.
Мама хотела было запротестовать, но доктор заявил решительно. «В таком случае готовьтесь к её смерти».
— Ну уж... по нашим грехам, пусть будет по твоему. Только чтобы в двое, трое суток она ходила козырем и распевала пташкой.
Доктор отрицательно покачал головой и чуть-чуть не сказал маме, что она добрая старая дура. Применённые доктором средства принесли видимую пользу, по крайней мере после нескольких капель и двух-трёх порошков жар у больной уменьшился и глаза приобрели нормальный блеск. Теперь мама и сама предложила доктору послушать сердце. Доктор хотел удовлетвориться прослушиванием и постукиванием через сорочку, но мама сама потребовала, чтобы он по-настоящему исполнял своё дело. Сама больная ни во что не вмешивалась и безвольно подчинялась этому старому иноземцу, который своим корявым пальцем постукивал теперь по её белоснежной грудной клетке. На его вопрос — «чего бы она хотела?» — больная скромно пожелала посидеть на террасе и подышать настоящим воздухом. Врач ответил, что дня два нужно полежать в постели, а там он сам устроит прогулку больной.
По два раза в день мама посылала гонцов в Москву с весточками о состоянии царицы. Посыльные сообщали об улучшении её здоровья, но всё же мама просила царя как о великой милости пожаловать в Коломенское для воскрешения умирающей.
В эту пору Иоанна Васильевича волновали больше государственные, а не семейные дела. Упорство Ливонии сильно подрывало его славу; там последовал ряд неудач. Предвидя, однако, невозможность удержать свою самостоятельность, Ливония преклонилась Польше, призывая в то же время на борьбу с господством России все северные страны. Податливее других оказалась Швеция, упорно посягавшая на величие Московского государя. Стремление вознестись над всеми царями и королями затмевало от Иоанна Васильевича истинное положение дел в его собственном государстве. Он был убеждён, что имеет нужду только в милости Божией, Пречистой Деве Марии и совести угодников, но никак не в человеческом наставлении. По крайней мере так он писал и послании к перебежчикам в Литву. Россия, по его словам, благоденствует, и её бояре живут в любви и согласии.
В этот момент ослепления властью его поразила весть от мамы: царица при смерти, ей осталось жить не более двух-трёх дней. Посылая гонца с этой печальной новостью, мама прибавила, что больная выразила желание увидеть возле себя её прежних верных слуг — Алексея Адашева, иерея Сильвестра и князя Сицкого, в доме которого она провела своё детство.
Всем этим событиям предшествовало то, что, уступая желанию больной, доктор сам выбрал приятный уголок на дворцовой террасе, откуда кормёжный двор был виден как на ладони. Много раз больная спрашивала точно в забытьи, кто-то будет кормить после её смерти эту девочку, что привозят в тележке или того калеку, у которого рука не доносит до рта и кусок хлеба, и будут ли отпускать молока матери, приводившей пяток голодных ребят.
Мама с доктором и иереем дворцовой церкви перенесли больную на террасу; возле них суетились боярышни-золотошвеи, днём и ночью ухаживавшие за царицей.
На террасе висели кормушки для певчих птиц. Уголок пришёлся больной по сердцу особенно, потому что стоило ей опустить голову на подушку и закрыть веки, как перед ней вставали юные годы. Вот она, едва ещё державшаяся на ножках без помощи мамы, напрашивается прогулять её по саду. Муж её покойной сестры отлично понимал, чего желает куколка, как её называли близкие, когда она цеплялась за его руку. Когда она уже подросла, под её начало перешли все кормушки в саду и все гнёздышки в кустах бузины и сирени. Вспомнилось ей, как она застала дворового мальчишку у разорённого им гнезда. Ужасно она вспылила и прямо-таки исцарапала рожицу мальчишки. Тот заревел, тогда она сама вытерла его слёзы и обещала принести ему свою долю сладкого пирога.
