Иоанн Васильевич не допускал в своё окружение богословов, философов и других людей, имевших светлый ум и большие познания. Советники, которые обладали своим мнением и отстаивали его, были также не по душе этому властному обличителю изменников и корыстолюбцев. Ему были ближе всего подхалимы, которых он мог топтать, терзать и шельмовать всякими прозвищами. Мания величия смирялась только чарующей силой Анастасии Романовны, которая одним своим кротким и светлым обликом осаждала в нём болезненное стремление превращать человека в ничто. Впрочем, и её власть была неотразимой только в первую половину их супружества.
После смерти жены Иоанн Васильевич побывал в монастыре, где доживал свой век опальный епископ Вассиан. Любимец великого князя Василия Ивановича, преданный слуга и умный проповедник, коломенский епископ, в миру Топорко, постоянно враждовал с боярской партией и не стеснялся корить её с кафедры, главным образом за её сношения с Литвой. Стремясь получить как можно больше власти, главари боярской партии вторглись в дела церкви. Вассиан был лишён кафедры, что побудило его уединиться в монастырь и предаться философскому богословию.
Образ мыслей опального епископа пришёлся по душе Иоанну Васильевичу, поэтому неудивительно, что он спросил у духовного узника, с которым о государственных делах советовался покойный родитель царя: «Как я должен царствовать, чтобы держать бояр своих в послушании?» — «Если хочешь быть самодержавным, то не держи при себе советников, которых народ считал бы умнее тебя. Только при этом условии ты будешь твёрд на царстве и все его нити будут в твоих руках».
Насколько восхитило царя это указание, можно судить по тому, что он поцеловал руку у опального епископа и ответил ему: «Если бы отец мой был жив, то и он не дал бы более полезного совета. Не желаешь ли возвратиться на кафедру?» «Не могу, костыль уже не держится в руках».
По возвращении из паломничества царь выслушал прежде всего доклад Малюты Скуратова о важнейших происшествиях в царстве.
— Доложу прежде всего, государь, о боярах. Недовольна твоя рада, что наперекор её решению ты повёл войну с Ливонией. Теперь, говорят, расхлёбывай матушка-Русь кашу двумя ложками: Швеция уже вступилась за Ливонию, а Польша только и ждёт случая выступить против славянского царства. Ливонской войне сулят десятки лет...
— Сотню лет буду воевать, а раду не послушаю, надоела она мне!
Это было новое слово Иоанна Васильевича, обычно выставлявшего заслуги рады. Чутко улавливавший настроение Иоанна Васильевича, Малюта продолжал:
— Рада, государь, зло творит большое. Оберегая твои интересы, мне довелось услышать даже промеж краснорядцев, что при твоей матушке народ знал одного Телепнёва, которого нетрудно было умилостивить небольшим подарком, а теперь как умилостивить целый собор боярский. К Адашеву и Сильвестру и не подступиться. Ты ему подносишь честь-честью бочонок икры астраханской, а он рычит: «Я отправлю тебя к губному старосте за обиду государеву. Мы вершим дела царским именем, а ты думаешь меня подкупить, это всё равно, что подкупить самого царя».
— Вот как! С царём себя сравнивают. Это кто же — Шуйские, Бельские, Захарьины, да, пожалуй, и Мстиславские и Воротынские? Сказывай без утайки.
— Пятерых краснорядцев пытал и допрашивал — кто сравнивается с царём? Не сказывают. Подводил и к дыбе, и к горячим углям поглядеть, а одного вспарил горящим веником — не признаются, говорят, что своим умишком дошли. Как велишь, великий государь, продолжать ли дознание?
— Повремени. Меня ещё ублажают монастырские песнопения; сердцем ещё не разгорелся, а вскоре поговорим по-другому. Следи далее — кому пришло на ум сравниваться со мною? Да, видно, пришла пора распускать раду. Пусть помнят: я самодержец!..
