Среди лиходеев нашёлся десяток воров, пойманных повторно, хорошо знавших, что из пыточной избы легко было перейти в Разбойный приказ, где и построже хлестали батогами, а при запирательстве вырывали ногти из пальцев, пытали над жаровней, и на дыбе встряхивали по многу раз. За преступления более важные можно было поплатиться языком и даже головой.
Семиткин начал разбор с фараоновой ведуньи; чтобы её ещё больше напугать, в соседних отделениях начали пытки, от которых в ночи раздавались нечеловеческие вопли и взвизгивания. Там расправлялись с ворами-убийцами, которые, чтобы снять кольцо, отрубали руки...
— Отвечай, ведьма, по правде, — обратился Семиткин к представшей перед ним фараоновой матке. — Знай наперёд, что у тебя за плечами стоит старшина моих батончиков; слышишь, как он расправляется с твоими приятелями. Ты пугаешь людей своими бесами, а он их не боится и так с ними управится, что будет невмоготу отмалчиваться. Отвечай же по правде, может быть, меньше десятков батогов получишь, не то и над жаровней побываешь. Кто тебе доставил царицыну рубашку?
— Да разве она царицына?
— Батож...
— Так, так, воистину царицына. А доставил мне её такой пригожий молодец, князем от него отдавало. В ухе золотая серьга с бурмицким зерном. Конь у него не россейской породы и прямо скажу — крылатая тварь. Только бы самому фараону сидеть на нём в короне.
В характерном описании ведуньи Семиткин узнал Лукьяша.
— Для какой же надобности он вручил тебе эту вещь? Ведь вы оба знали, какая за ваше чародейство положена казнь?
— Батюшка боярин, нет тут моего чародейства, а просто глупое бабье любопытство: правда ли, что в царицыной сорочке кроются все милости небесные.
— Батож...
— Государь мой батюшка. Выпытывай, всю правду скажу. Обороните меня все святые от чародейства, а от знахарства не отказываюсь. Не отказываюсь, что знающий может принять при помощи сорочки много греха на душу.
— Какие же такие грехи?
— Перво-наперво: оторвать воротник и сжечь его с молитвой к фараоновову богу, он поможет. Если получишь чёрный пепел — вводи его в дело. При рыжем цвете пользы не ожидай.
— А как в дело-то ввести?
— Где она ходит, там следок посыпать.
— Да кто она?
— Желанная. Пусть она наступит невзначай на пепелинку, и тогда сейчас возгорится у неё в груди любовь.
— Так ты, сердцеводница, намеревалась ввести царицу в грех? Нет, тебе, видно, нечего и делать в пыточной избе. Эй!.. Отвести эту ехидину в Разбойный приказ, а там мы рассудим.
Ведунья повалилась было в ноги боярину, но вступившие в избу служилые люди так рванули её, что космы на голове поредели. По окончании допроса важнейших душегубов занялись простыми ворами. Полосование их и ботажьём и лозами длилось целый день, причём одному «посчастливилось» подставлять под удары спину, а другому — ягодицы. В итоге получили обещания открыть клады, заложенные в лесу под дубовыми корневищами.
Приостановив своё любимое дело, Семиткин отправился во дворец, неся в своём бездонном кармане царицыну сорочку. Мама, которую он просил повидаться с ним, сперва отказала ему в этой чести и только, когда он передал, что имеет дело государственной важности, разрешила ему войти в моленную. Здесь Семиткин отвесил ей глубокий поклон и, не говоря ни слова, поднёс ей сорочку. Мама растерялась. Сорочка была та самая, что вызвала в дворцовых службах переполох. На вопрос, где она нашлась, Семиткин с увёртками лисицы пояснил:
— Отобрана она мной от фараоновой ведьмы в логовище, наполненном ворами и душегубами. На допросе с лёгким пристрастием ведунья призналась, что ей доставил это сокровище некий очень красивый молодец. В одном ухе серьга с бурмицким зерном. Конь у него арабский, повода шёлком шиты. Взглянет — рублём подарит, а в острастке силён; обещал повесить ведунью на первом суку, если не подействует её чародейство. Благо, что фараониха ничего не успела сделать.
— Да что сделать-то? Чему действовать?
— А действовать так, чтобы в душе любовь вспыхнула. Не поспей мои люди, ведунья, наверное, сожгла бы воротник сорочки и тогда молодец посыпал бы след той, с кем ему желательно в любовь войти...
