При этом она сорочьим глазом оглядывала обстановку, пыталась шугануться то к одной комнате, то к другой. Но по взгляду Виктора я поняла, что она не должна видеть квартиры. Я считала точно так же.
Когда она уже впрямую захотела получить что-нибудь на память от любимой доченьки, ей было сказано, что скоро перестанет ходить метро.
– Ты видел ее сегодня в первый раз? – спросила я.
– Нет. На свадьбе.
– И ты не понял, кто она такая?
– Мне показалось, что она верх благопристойности. Из простых, правда, одета крикливо, но вообще-то…
Ох, идиот. Да у бабы же на лбу написано, кто она такая!
– Скажи, а тебе Яна не говорила об отце Кирюши?
– Видимо, лгала. Сказала, что раскусила его до брака и решила не выходить за него замуж.
– И ты поверил?
– Но Яна такая красивая. Разве таких бросают?
Уж скорее она оставила его.
Опять графоманская логика. Красивых не бросают, а лошади кушают овес.
– Кому материально выгодна ее смерть?
– Никому. Разве что Кирюше, если бы он был взрослый, а меня бы уже не было.
– Как вы поженились?
– Познакомились на презентации моей второй книги.
– Кто познакомил вас? Как она там вообще появилась, с кем пришла?
– Познакомил вроде бы мой сын. А вот с кем пришла…
– Случайно не с Нефедовым?
– Господь с тобой! А впрочем, что я знаю теперь?
– Почему Яна ненавидела Нефедова?
– А кто ж его любит!
– Твой сын любил.
– У Миши это с детства. Да и благодарен он был Нефедовым. Вера Алексеевна, мать Нефедова, очень любила Мишу, а потом даже организовала ему заем под первые два ларька.
– За что же она так его любила?
– Она говорила мне, что Миша вносил в любой дом покой и порядок.
– Тебе не казалось, что Яна давно была знакома с Нефедовым и потому особенно не любила его?
– При мне они никогда не общались.
– И это не казалось тебе странным?
– Теперь, если подумать, то да... странно…
Плохой из Виктора был свидетель. Он ничего вокруг себя не видел, не слышал, не замечал.
Позвонил Леха. Я рассказала ему все, что узнала от Машки, Виктора и Веры Вальдемаровны.
– А Стальной? Как, по-твоему, что может знать Стальной? – зачастил Леха.
– В нашем деле ничего, но про свою Машку все. Он прекрасно знал, на ком женился, потому что даже когда-то давно у него уже был принцип: не впутывать в свою судьбу хороших, пристойных женщин. Он более терпим к путанам, чем другие мужчины.
– Да, – согласился Леха, – старые лагерники становятся либо неслыханными ханжами, либо начинают даже как-то слишком ценить людей, все равно каких людей. Ну ладно. Наше счастье, что Федорчуку не удалось поймать Виктора. Алиби безукоризненное – все время Виктор был на виду.
Но Федорчук, садюга, все равно счастлив. Раскрыл человек глаза на жену. С бумажками, картиночками! Кстати, я сказал ему про Сову…
– И что?
– Он посоветовал нам с тобой проспаться.
Утром следующего дня Виктор ушел по похоронным делам, но я успела спросить у него позволения вместе с Лехой покопаться в бумагах Яны.
Нас интересовали старые записные книжки, просто бумажки с телефонами и визитные карточки.
Но и тут Яна оказалась более чем аккуратна.
В ее бумагах не было ничего лишнего. Кроме матери и Вероники – ни одного лишнего телефона.
Только светские. Не было даже ни одной бумажки с номером, но без имени. Бедная девочка действительно хотела начать новую жизнь.
Окончив осмотр бумаг, мы молча пили кофе.
И вот тогда-то раздался жуткий, прямо-таки милицейский звонок, от которого мы чуть со стульев не попадали.
Ворвалась Машка. Распатланная, кое-как одетая, вместо лица – маска гнева.
– Все! Добились! – заорала она с порога. – А я-то, дура, не верила Яне, когда она говорила, что вы…
– Не совсем старая дура?
– Чего вы этим добились? Чего вы вообще добиваетесь?
– Правды!
– Эвала я вашу правду, слышите? Янка хотела правды – и где она теперь? Ненавижу, ненавижу, ненавижу! Влезли в семью, рассказали мужу…
– Сядь, Маша. Твоему мужу ничего не нужно было рассказывать. Он брал тебя с открытыми глазами. Это он взял тебя, а не ты его, не надейся.
– Да откуда вы-то знаете?
– А что в тебе знать? Что в тебе сложного такого, чтобы я или Стальной в тебе ошиблись?
– Но если он все знал – зачем женился?
