Я. Взять напрокат катамаран, я неважно плаваю.
Сейчас я был для него за всех — за судью, за свидетеля, за прокурора и защитника, и право помилования тоже было за мной.
Что было с тобой потом? После всего?
Он не ответил, махнул рукой.
Ладно, не так уж важно, что было с ним потом.
Что бы с ним ни было после, это не могло быть ни оправданием, ни объяснением тому, что было — до.
Ладно, тогда я тебе скажу, что было со мной… Ты был первым предателем в моей жизни, потом были и другие — и на войне, и после, — но ты был первый. Потом я опять воевал, ранения, госпитали, началась мирная жизнь, я работал, учился, опять работал, меня мотало из края в край, с одной дороги на другую… и не только потому, что все мы, дорожники, — кочевники, легкий на подъем народ, ни детей, ни дома… а почему — не думаю, чтоб ты понял… а хочу, чтоб понял. Может быть, потому — да я уже говорил это тебе! — что я живой, а они — там остались, и я за них за всех мотаюсь по России. Но это так — мистика, идеализм. А на самом деле вот что — я это только сейчас понял, как встретился с тобой, но — понял: я от твоего предательства оправиться не могу… Жив, невредим, работа есть, езжу на курорт, веселое кино люблю, водкой не брезгую, а от того, что ты тогда со мной сделал, — не могу. Хочу — не могу! Потому что, как это ни смешно, я так и не понял — как ты мог?! Не меня, черт побери, не обо мне речь! — как ты мог?!.. Откуда ты такой берешься, чтобы пугнули тебя и самое что ни на есть в тебе человеческое — в грязь, в муть, в пакость?! Теперь ты живешь тихо где-то рядом, ходишь по воскресеньям на лыжах, смотришь вокруг голубыми глазами, все забыл и поверил — все забыто, все прошло, чистый, без пятнышка… Не могу. Не думай, что мне нужно тебя непременно — под суд, под приговор, не в этом дело, тем более — давность времени какая, да и амнистия вам была, я слышал, и нет доказательств, ты прав — нет, там все доказательства, молчат, один я. Но я — есть. И ты это должен знать, для того мы и встретились, чтоб ты это знал. Что это на тебе и на всех таких — на всю жизнь. Чтобы ты это знал и чтоб помнил. Это не месть, нет, упаси боже, я совсем о другом тебе толкую. Хотя навряд ли ты это поймешь… Вот как я жил. Так вот…
Бог его знает, сколько прошло времени, прежде чем он спросил меня, негромко и даже спокойно:
О н. Чего тебе от меня надо?
Я. Нелегко тебе было молчать, а?
Он почти крикнул:
О н. Их-то хоть пожалей!.. Ты понимаешь, что это им-то — такое узнать об отце? Как же я детям мог сказать?!
Он заторопился, проглатывая слова и перескакивая с одного на другое, будто боялся, что ему не хватит времени все сказать:
Я тогда в расстреле не участвовал, ты же знаешь! — меня уже не было в лагере!.. По дороге я хотел бежать, но было нельзя, куда я пошел бы в этой форме, свои же убили бы, да и бежать было нельзя… Потом нас послали на фронт, под Ленинград, ненадолго, — блокаду прорвали, из нашей части уцелели немногие, и тогда нас — в лагеря… я в Маутхаузен попал, больше года, там такое было! — ты не поверишь, если тебе рассказать, как там было!.. Вернулся домой, сказал — попал в плен, всю войну сидел в лагере — я же действительно сидел! — вот даже номер наколот… Я хорошо работал, я делал все, что нужно… у меня грамоты, благодарности, жил, как все… Я все смыл, я даже забывать уже начал, ты вот что пойми!.. У меня сыновья!
Я. То-то и оно…
Он простонал.
О н. Что ты со мной делаешь!..
Я вытащил из кармана коробочку с валидолом и сунул таблетку в рот.
Он это заметил.
Что — сердце?..
Я. Черт те знает, с чего это оно… жара, что ли, да еще гроза…
…Вот мы и встретились, я узнал его и сказал ему все, что хотел и должен был сказать. Я не щадил его, и у него было три сына. И я не знал, что еще должен ему сказать и что сделать.
Тогда я его попросил:
Слушай, принеси-ка мне воды, а? Простой, из-под крана.
Он удивленно взглянул на меня, ничего не сказал, взял со стола пустой стакан, но ушел не сразу, будто не веря мне и не решаясь это сделать.
Он не мог не понимать, что я знаю, что он может уйти, с кухни наверняка был еще один выход на улицу, просто взять и уйти, уехать, потом ищи его, где я его найду? И если бы я даже хотел сейчас встать и догнать его, я бы уже не смог этого сделать.
