Мадам де Варан мечтала создать в Шамбери Королевский ботанический сад и фармацевтический колледж, в котором Клод Ане мог бы стать официальным демонстратором. Но однажды утром, собирая высоко в горах альпийскую полынь, парень схватил плеврит, от которого и умер 13 марта 1734 года. Странная все-таки это была идея — собирать травы в начале марта в горах, покрытых снегом. Если верить Руссо, Клод как нельзя лучше воспринял то, что мадам Варан разделила свою благосклонность между ними двумя. Однако это весьма странно со стороны человека, который, по словам того же Руссо, был «бурным в своих страстях, и хотя никогда этого не показывал, но был пожираем ими изнутри». Годом ранее он уже глотал лауданум всего лишь из-за какой-то ссоры. Не было ли теперь это тоже самоубийством — на сей раз удавшимся?
Так Жан-Жак потерял своего «самого надежного друга» и испытал «самую живую и искреннюю печаль». Позднее, однако, он со стыдом признается, что это не помешало ему думать о том, что ему достанется красивый черный фрак покойного и, конечно, о том, что теперь он остался один возле Матушки. Но теперь, к несчастью, ему приходилось следить в одиночку за домом, а на это сил у него не хватало. Умница Клод вызывал уважение Матушки еще и своей деловитостью. Теперь, когда Малыш недовольно ворчал по поводу своей занятости, она только посмеивалась над ним. Впрочем, Матушка стала относиться к нему больше как любовница, чем как мать, и принялась баловать его: одежда, безделушки, часы, серебряная шпага, уроки танца и фехтования. Жизнь шла полным ходом!
Иногда Жан-Жака охватывал писательский зуд. Вот им записаны несколько мыслей о красноречии; вот эпизод из его пребывания в Париже — семейная ссора на улице Сен-Дени; отрывок о женском героизме, фрагмент рассуждения о природе Творца и свободе человека; начало большого очерка о важных событиях, скрытой причиной которых были женщины, — но после нескольких строк очерк заброшен… И ничего законченного. Но и ничего пустого — его ум начинал просыпаться…
Здоровье же тем временем уже начинало его беспокоить. Весной 1735 года он даже подозревал у себя чахотку. «Шпага протыкает ножны, — вспоминал он по этому случаю французскую поговорку. — Это как раз про меня. Я жил страстями, и страсти меня убивали». Какие страсти? Женщины, так как он «горел любовью, не имея ее предмета». Матушка оставалась для него Матушкой, а потому не могла утолить его желания. Невозможно дать этому более точное объяснение, чем сделал он сам: «У меня была нежная мать, дорогая подруга, но мне нужна была любовница. И я представлял ее себе на месте той, привычной. Я создавал себе тысячу ее образов, постоянно желая перемен. Когда я держал в объятиях Матушку и знал, что держу именно ее, мои объятия не были от этого менее крепкими, но мои чувства молчали. Я мог бы плакать от нежности, но наслаждения не испытывал».
Жан-Жак беспокоился о будущем, даже предполагал возможный крах из-за их немалых с Матушкой расходов и ее расточительства. Таков уж был его характер — весь из крайностей. Он мог проводить ночи напролет за изучением музыки, переживать несчастья героя романа до такой степени, что сам чувствовал себя больным. Если брался за шахматы, то упорно старался выучивать партии наизусть — до полного отупения.
Это была экзальтированная, склонная к угнетенному состоянию натура: нередко за приступами меланхолии следовали возбуждение и беспричинные слезы. Обеспокоенная Матушка заботилась о нем, убаюкивала его, и он становился «полным ее творением, ее ребенком». Можно догадаться, в чем здесь было дело: если он чувствовал себя хорошо, то приходилось быть любовником, продолжать «кровосмесительство»; если же он был болен, то мог оставаться Малышом, а она — Матушкой. Если она надеялась крепче привязать его к себе, деля с ним постель, то она ошиблась. Раньше он действительно с трудом переносил разлуку с ней; теперь же ему годились любые предлоги, чтобы отлучиться в Нион, Женеву, Лион.
Жан-Жак не слишком торопился перейти во взрослое состояние. Его пригласили давать уроки музыки господину де Конзье, дворянину-савояру, соседу мадам де Варан. Учитель больше времени уделял разговорам о литературе, чем музыке, и благодаря ученику открыл для себя только что вышедшие
