— Тань, ты помнишь Юлю Максакову, которая работает у нас в экономическом отделе?.. Ну, ты когда идешь ко мне в кабинет, все время проходишь мимо их двери, она у них вечно открыта… Она — молоденькая такая, симпатичная шатенка, сидит за вторым столом. Волосы у нее еще роскошные…
«Надо же, он назвал ее симпатичной! И волосы роскошные вспомнил, — подумала Татьяна, продолжая разрезать ножом ростбиф и чувствуя, как неприятно заныло в груди. — Еще неделю назад она была просто его бывшей женщиной. Женщиной, о которой мне не нужно было ничего знать, кроме самого факта ее существования».
— Ну-ну, что-то припоминаю… Да, сидит рядом с кудрявой блондиночкой?
— Точно! — оживился Юрий.
— И что с ней?
— Да с ней ничего… Просто по банку некоторое время назад поползли слухи, что она встречается с Селезневым… Ну, с тем самым, с которым тебе предстоит играть. Никто, конечно, не верил. А сегодня шел я мимо экономического отдела и увидел, что этот самый Селезнев стоит рядом с ней… — Коротецкий на секунду замолчал.
— Ну и что дальше? — настойчиво поинтересовалась Татьяна.
— Стоит с ней рядом и… целует ее.
Фраза далась Коротецкому с большим трудом. Но, похоже, он был рад, что наконец выговорил ее, выдрал, как больной зуб, не дающий думать ни о чем другом. Дальше пошло легче, уголки его губ слегка вздрогнули, глаза погасли, как у человека, впадающего в транс.
— Ты знаешь, она была в этот момент такая красивая… Я даже подумал: неудивительно, что ее выбрал сам Селезнев. И почему я раньше этого не замечал? Юлька все время казалась мне очень обычной, а тут оказалось, что и губы у нее чувственные, и глаза глубокие… Удивительно…
— Ничего удивительного. — Таня деловито опустила в рот кусок ростбифа и с ужасом подумала о том, как будет глотать. Незнакомая давящая боль подобралась уже к самому горлу. Она прокашлялась. — Я говорю, ничего удивительного. Эта девушка всегда казалась мне весьма и весьма симпатичной. Просто ты — не очень наблюдательный мужчина. А я так запомнила ее еще с самого первого раза…
В общем-то, в первый раз Таня Самсонова не обратила на нее никакого внимания. Милый добрый Михал Михалыч представлял свою племянницу «барышням» из экономического отдела. Таня скучала и равнодушно смотрела на столь же скучающие лица девушек. Эта Юля была, пожалуй, самой симпатичной, да и только. Ничто в ее лице особо не привлекло Татьяниного внимания, не запало в память. Вспомнила она ее только тогда, когда, растерянная и жалкая, она появилась на пороге квартиры Коротецкого. На Юле был серый плащ и беретик с залихватским хвостиком. Она что-то лепетала по поводу неподписанных документов, а глаза ее напоминали глаза ребенка, у которого только что сломали любимую игрушку, столько в них было отчаяния и горечи. Может быть, не надо было на вопрос: «Кто вы Юрию Геннадьевичу?», отвечать это убийственное: «Невеста»… А может быть, и надо. Тане тогда на какую-то долю секунды безумно захотелось пригласить ее в дом, напоить кофе и, в конце концов, объясниться. Ведь никто не виноват! Она не уводила у нее Коротецкого. Да и как можно «увести» взрослого, мыслящего человека? Он сам сделал выбор. И тут она поняла, что этой Юле станет в тысячу раз больнее, если дать понять, что ее инкогнито раскрыто. Кто она сейчас? Рядовая сотрудница банка, пришедшая по делам к своему шефу. А кем станет после любой неосторожной фразы? Брошенной любовницей, явившейся в дом, где уже живет новая невеста… Таня тогда поговорила с ней максимально вежливо и равнодушно и, закрыв дверь, запретила себе подходить к окну. Она была больше чем уверена, что увидит там надломленную, скорчившуюся фигурку, чуть ли не бегущую прочь от подъезда, по-женски закидывая назад ноги…
С тех пор Татьяна, приходя в банк, стала присматриваться к ней внимательнее. Юля, сидящая за своим рабочим столом, провожала ее сначала откровенно ненавидящим, а потом скорее скорбно-непонимающим взглядом. Непонимание адресовалось, конечно же, Юрию. «И в самом деле, как мог такой красавец позариться на такую дурнушку?» А у дурнушки с самого детства был очень острый слух, и каждый раз, подходя к двери экономического отдела, она слышала угрожающий напев: «Симона — королева красоты». Таня сразу поняла, что эта песня «посвящена» ей, и со своим новым «именем» смирилась спокойно. Одно ее радовало: Юля никогда не пела вместе с остальными, и в глазах ее не было хищного выражения, свойственного женщинам, в минуты горя сбивающимся в стаи и нападающим на «разлучницу». Она казалась очень печальной, потерянной и все же красивой…
