Мирослав вытянул из ножен клинок и погрузился по самые ноздри. Замер, стараясь дышать так, чтоб по воде не пошли круги от неосторожного движения.
Канат привязанной невдалеке лодки дернулся, подтягивая ее к лесенке, нижний край которой тонул в воде. По ступенькам прошлепали босые пятки, и гребец в одной набедренной повязке спрыгнул на дно. Перебежал на корму и налег на весло, разворачивая лодку боком, чтоб послам было удобнее подниматься, вернее, спускаться на борт. Узорчатые доски обшивки мягко ткнулись в ступени, кто-то невидимый из-за нависающего края осторожно зацепил за борт трап-дощечку. Едва коснувшись ее ногой, в лодку перепрыгнул высокий мешик — судя по уверенной повадке, внушительному мечу и небольшому закинутому за спину щиту, охранитель знатного тела. Под его иссеченной шрамами кожей опытного бойца лениво перекатывались упругие мускулы.
Следом заскрипели сандалии первого касика. Слуга подвел его к трапу и небрежно, как снулую рыбу, подтолкнул к вытянутой руке телохранителя. Воин грубовато ухватил пухлые пальцы знатного и потащил в лодку так, что у того перья на шапочке задрожали. Касик вздрогнул, но не запротестовал.
Пропало государство, вскользь подумал Мирослав, если холопы начинают вести себя как господа, а господа терпят как смерды. Ловить уже нечего. Другой касик был препровожден в лодку тем же манером, за ним третий. Рассевшись на специально приготовленные подушечки, они замерли словно истуканы, ожидая отплытия. Слуга, без особого почтения перебравшись через их ноги, взялся за опахало из птичьих, с зеленоватым отливом, перьев и замахал с ленцой. В лодку спрыгнул второй гребец, следом еще один телохранитель. Он был старше первого, сложением напоминал куст можжевельника[45] и двигался не так проворно, вразвалочку. Но цепкий взгляд маленьких глазок, утопленных под тяжелым лбом, не сулил ничего хорошего любому, кто рискнет даже косо посмотреть на опекаемых им.
Мирослав дождался, когда гребец стал отвязывать швартовый канат, и без всплеска погрузился в прибрежную муть. Взял кинжал в зубы, толкнулся от опоры и поплыл по-лягушачьи, раздвигая ладонями жирные водоросли.
Выброшенный в озеро недавним потопом кусок стены ощерился ему в лицо зазубринами битого кирпича. Стая мелких рыбешек прыснула во все стороны от припорошенного илом трупа в тяжелой кирасе. Мирослав вгляделся — солдатская кираса, не Ромкина, да и размер не тот. Блеснуло в грязи донышко серебряного блюда. Над головой замаячило выпуклое днище лодки с бурунами от весел по бокам. В несколько сильных гребков обогнав посудину, он остановился, взял кинжал в руку на испанский манер, обратным хватом, и, оттолкнувшись ногами от податливого дна, устремился вверх.
Соленая озерная вода пробкой вытолкнула Мирослава. Как разгневанный Посейдон, в брызгах пены возник он над темными волнами. Стремительным движением воткнул полуаршинное лезвие в яремную вену старого охранителя, прихватил за шею гребца с кормы и вновь погрузился в пучину.
Тяжело осевшая в воду лодка медленно скользила по водной глади. Молодой высокий мешик с иссеченной шрамами кожей опытного бойца, под которой лениво перекатывались упругие мускулы, склонив голову, задумчиво наблюдал, как убегают из-под острого носа белые пенные следы.
Эта работа надоела ему хуже горького плода какао. Почти все друзья его детства воюют с проклятыми teules на дамбах, многие геройски погибли, а он уже несколько лет вынужден охранять этих зажравшихся бездельников неизвестно от. Лодку качнуло. Из горла касиков за его спиной исторгся полузадушенный всхлип. Охранитель резко обернулся. Через плечо замершего с поднятым веслом гребца, поверх перьевых шапочек послов он заметил, что его начальник, схватившись за шею, медленно валится вбок, а из-под пальцев его бьют фонтанчики темной крови. Гребца не было вовсе, только подозрительно бурлила вода за кормой.
Что происходит?! Мешик вскочил на ноги. Касики прянули в сторону, лодку качнуло, чуть не выбросив его за борт. Помянув властителя преисподней, он выхватил меч, обогнул замершего гребца, протиснулся через круглые бока касиков и оказался на корме. Чуть не поскользнувшись на забрызганном кровью днище, склонился к телу своего начальника. Серое лицо и закатившиеся глаза не оставляли сомнений, что его дух уже предстал пред очи великого Тескатлипоки.
