Затаиться бы ему, затихнуть, обходить Марину за семь верст, дабы не бередить рану капитан-генерала. Ан нет. Как нарочно сует голову на плаху, да еще и показывает палачу, как сподручнее рубить. Хотя не в том дело, если уж начистоту. Еще совсем недавно, до встречи с доньей Мариной, воину казалось, что сердце его, исхлестанное житейскими ветрами, холодно и безжизненно, как камень в горах. И вот те ж раз. А самое неприятное — Мирослав чуял это нутром, а нутру он привык доверять, — убийца пришел не просто так. Он точно знал расположение спален и был знаком с планом дворца. Возможно, когда-то бывал в Талашкале, а возможно, кто-то ему об этом сообщил. Кто-то из дворцовых слуг? Но талашкаланцы верные, как псы, и скорее донесут касику, что их кто-то пытался подкупить или запугать. К тому же вряд ли они хорошо различают в лицо главных капитанов. Кто-то из капитанов? Возможно, но всех пришлых Кортес недавно самолично отправил восвояси. Марина? Не хочется об этом даже думать, но ведь возможно вполне. Она знает всех, знает расположение спален, и именно через ее окно убийца проникал во дворец. Аж два раза. До Мирослава доходили слухи, что в бытность Куаутемока еще простым приживалой во дворце Мотекусомы тот пытался подговорить Марину отравить Кортеса, ну так слухами-то земля полнится. Чего дураки не скажут. Да и то, что он склонял, вовсе не означает, что она хотела и соглашалась. Мирослав поспешил отогнать от себя мрачные мысли.
Еще одна деревня? Наверное, это уже земли Тескоко, и друзья-талашкаланцы восприняли ее как свою законную добычу. Выкинутый на улицу скарб, разодранные занавески, сорванные с петель двери, бродящие по кучам мусора собаки. Мертвых тел не видно, наверное заслышав о напасти, жители поспешили уйти. И славно. Смерть уже давно жила рядом с Мирославом, и он не боялся ее. Привык. Но за этот год навидался столько, сколько не приходилось ему видеть за всю предыдущую жизнь. Сражения, жертвы безумных жрецов, а вот теперь еще и мор, свирепствующий на дальних границах государства мешиков…
А тут, кажется, кто-то есть. Посмотрим. Мирослав замедлил бег, почувствовав запах жарящегося на костре мяса, а потом и вовсе остановился. Меж тростниковых, обмазанных глиной стен он заметил отблески костра. Местные убоялись бы вести себя столь открыто, значит, либо свои, ну, в смысле испанцы или талашкаланцы, либо мешики. В любом случае не больше десяти — пятнадцати человек — костер всего один, да и сопровождающего любой крупный лагерь шума не слыхать.
Воин без шороха извлек из ножен саблю и, прячась за кустами, стал приближаться к источнику света и запаха. Слева мелькнула тень часового. Не спит, но считает ворон, раззява. Снять, что ль, для верности? А вдруг свой? Да и если потом явится к шапочному разбору, опасности с него будет немного. Легко перемахивая через низенькие плетни, русич, почти не попортив грядок, добрался до круглой площади, вытоптанной множеством ног перед храмом-пирамидой, достаточно большим, чтоб внутри могли укрыться человек тридцать. Редкость для такой маленькой деревни. Присмотрелся.
Слава богу, свои. Десяток талашкаланцев в боевых одеждах жарили над огнем на тонких палочках тушки зверьков, похожих на крыс или хорей. Поодаль три испанца. Два совсем еще юнца в хороших камзолах и новых, без вмятин и царапин, кирасах и один ветеран. Его куртка был драна и штопана так густо, что казалось, именно грубые нити и есть основной материал, а ткань так, для связки. И на лежащем рядом прямо на земле шлеме здоровущая вмятина с ровными краями от литого снаряда из мешикской пращи. В ожидании ужина испанцы передавали друг другу долбленую тыкву, в которой наверняка плескалась не вода.
— Buena noche, seňores![24] — негромко произнес русич, вступая в круг света.
Один из молодых испанцев поперхнулся содержимым фляги. Второй вскочил на ноги, выхватив из ножен кинжал. Талашкаланцы безучастно взглянули на него, продолжая обжаривать над костром плюющиеся жиром тушки. Старый солдат взял у молодого, все не могущего прокашляться конкистадора флягу и протянул Мирославу.
