Жуан, будто глядя на себя со стороны, отметил, что физиономия его скривилась в иронической усмешке, а голос произнес:
— Ничто из того, о чем вы говорите, не заставит меня выйти из себя.
Вскоре ощущение разлада с самим собой усилилось. Жуан увидел, как Рин размерами становится все меньше и меньше, пока не превращается в малоприметную точку. Он уловил далекий гул и задал себе вопрос: а не в ушах ли у него шумит?
— Что это за звук? — спросил он.
— Какой звук, шеф? — уточнил Виеро, стоявший у него за спиной.
— Вот этот гул.
— Река, шеф. Там резкое сужение в скалах и пороги. — Виеро показал на высокие черные утесы, поднимающиеся над джунглями. — Реку хорошо слышно, когда от нее дует ветер, — объяснил он. — И, посмотрев по сторонам, сказал: — Шеф!
— В чем дело? — Жуан начинал злиться на Падре.
— На пару слов, шеф!
Виеро повел его прочь от Рин, в сторону палаток, возле которых находился блондин с нордической внешностью. Лицо у него было серым, за исключением красной каймы вокруг ожогов.
Жуан посмотрел на Рин. Она отвернулась и стояла со сложенными на груди руками. Напряженная неподвижность ее фигуры, сама ее поза показались Жуану нелепыми, и он с трудом подавил смех. Приблизившись к блондину, Жуан попытался вспомнить его имя. Как Рин его звала? Хогар? Да, Хогар.
— Этот человек, — сказал Виеро, показывая на Хогара, — говорит, что женщина-доктор была укушена насекомыми, которые проникли через их барьеры.
— Да, в самый первый вечер, — прошептал Хогар.
— И с тех пор она на себя не похожа, шеф, — заметил Виеро. — И нам приходится всячески потакать ей, шеф.
Жуан облизал губы. Ему было жарко, а голова слегка кружилась.
— Насекомые, которые ее укусили, были точь-в-точь как те, что мы сняли с вас, — сообщил Хогар.
Он что, смеется надо мной?
— Я хотел бы видеть Чен-Лу, — сказал Жуан. — Причем немедленно.
— Он отравлен и сильно обожжен, — объяснил Хогар. — По-моему, он умирает.
— Где же он?
— В этой палатке, но я…
— Он в сознании?
— Синьор Мартино! Чен-Лу в сознании, однако его состояние не позволяет ему вести долгие…
— Здесь приказываю я!
Хогар и Виеро обменялись взглядами.
— Шеф! Может… — начал Виеро.
— Я хочу увидеться с доктором Чен-Лу прямо сейчас! — заявил Жуан и шагнул в палатку.
Внутри палатки было темно и мрачно, особенно по сравнению с залитой утренним солнечным светом саванной, оставшейся за пологом, и Жуану потребовалось несколько секунд, чтобы приспособиться к полумраку. Следом за ним вошли Виеро и Хогар.
— Прошу вас, синьор Мартино, — проговорил блондин.
— Шеф, может, позднее? — произнес Падре.
— Кто здесь? — раздался тихий голос.
Жуан увидел лежащего на койке человека в бинтах и узнал Чен-Лу.
— Это Жуан Мартино, — сказал он.
— О, Джонни! — Голос доктора окреп.
Хогар протиснулся к койке и, встав около нее на колени, попросил:
— Доктор, не волнуйтесь. Вам нельзя!
В тоне Хогарта Жуан уловил фамильярность. Он подошел к койке и посмотрел на Чен-Лу. Лицо доктора осунулось, словно после длительного голодания, а глаза запали.
— Джонни, — прошептал Чен-Лу, — мы спасены?
— Увы, — ответил Мартино. — К сожалению, нет.
И удивился — зачем он это сказал? Какая глупость!
— Да, это плохо, — вздохнул Чен-Лу. — Значит, все уйдем вместе?
И подумал: Какая ирония — на одном жертвенном костре сгорим и я сам, и жертва, которую я собирался принести. Абсурд и бессмыслица!
— Надежда еще есть, — проговорил Хогар.
Жуан заметил, как Падре перекрестился.
— Пока живу, надеюсь? — усмехнулся доктор. — Так, что ли? — Он посмотрел на Жуана и сказал: — Джонни! Я умираю.
И подумал: Мы все здесь умрем. И там, на родине, в Китае, тоже все умрут. Какая разница, от чего умирать, от яда или от голода?
Хогар, взглянув на Мартино, произнес:
— Синьор! Прошу вас, уходите!
— Нет! — возразил Чен-Лу, — пусть он останется. У меня есть кое-что ему сказать.
— Вам нельзя утомляться, синьор!
— Да какая разница? — сказал доктор. — И, обратившись к Мартино, проговорил: — Ну что, маршируем на запад? Так, Джонни? Жаль, что мне трудно смеяться!
Жуан покачал головой. У него болела спина, а кожу на руках словно кололи иголками. Внутри палатки вдруг стало необычайно светло.
