– Он не сообщил, как Мелинда?
– Было не до этого, но мы потом поговорили еще, когда уезжали с Брутом. Мелли многого не помнит, но чувствует себя хорошо. Ходит. Говорит о клумбах, о цветнике, который разобьет на следующий год.
Какое-то время моя жена сидела и наблюдала, как я ем. Потом спросила:
– А Хэл знает, что это чудо? Он понимает?
– Да, мы все понимаем, все, кто там находился.
– Отчасти я жалею, что не была там, – сказала она, – но в глубине души все-таки рада этому. Если бы я увидела, как с глаз Савла отпадают корки по дороге в Дамаск, то, наверное, умерла бы от разрыва сердца.
– Не-е. – Я наклонил тарелку, чтобы зачерпнуть последнюю ложку, – может быть, сварила ему супчик. Вот такой, очень вкусный.
– Хорошо. – Но она думала совсем не о супе и не о превращениях Савла по дороге в Дамаск. Она смотрела на горы за окном, опершись подбородком на руки, а глаза ее подернулись дымкой, как горы летним утром перед знойным днем. Таким летним утром, как тогда, когда нашли девочек Деттерик, подумал я безо всякой причины. Интересно, почему они не кричали? Убийца ударил их, кровь была и на веранде, и на ступеньках. Так почему же они не кричали?
– Ты считаешь, это Джон Коффи на самом деле убил Уортона? – спросила Дженис, отвернувшись наконец от окна. – Это не несчастный случай, не совпадение, ты думаешь, он использовал Перси Уэтмора как оружие против Уортона.
– Да.
– Почему?
– Я не знаю.
– Расскажи мне, пожалуйста, еще раз, что произош-ло, когда ты вел Коффи по Миле. Только это.
И я рассказал. Я повторил, что худая рука, просунувшаяся между прутьев решетки и схватившая Джона за бицепс, была похожа на змею – водяную мокасиновую змею, мы их так боялись в детстве, когда плавали в реке, – и как Коффи сказал, что Уортон плохой человек. Почти прошептал.
– А Уортон ответил?.. – Опять моя жена глядела в окно, но все равно слушала.
– Уортон сказал: «Правда, ниггер, хуже не бывает».
– И это все?
– Да. У меня тогда появилось чувство: что-то должно случиться, но ничего не произошло. Брут отодрал руку Уортона от Джона и посоветовал ложиться, что Уортон и сделал. Но сначала болтал что-то о том, что для негров должен быть свой электрический стул, и это все. Мы пошли по своим делам.
– Джон Коффи назвал его плохим человеком.
– Да. Однажды он сказал то же самое и про Перси. А может, и не однажды. Я точно не помню, но знаю, что такое было.
– Но ведь Уортон лично Джону Коффи ничего не сделал, верно? Как он сделал, скажем, Перси.
– Да. Их камеры расположены так: Уортона – около стола дежурного с одной стороны, а Джона – гораздо дальше и по другой стороне. Они и видеть-то толком друг друга не могли.
– Расскажи мне еще раз, как выглядел Коффи, когда Уортон схватил его.
– Дженис, это не приведет нас ни к чему.
– Может, и нет, а может, и приведет. Расскажи еще раз, как он выглядел.
Я вздохнул.
– Думаю, можно сказать, что он был потрясен. Он ахнул. Как ты ахаешь, когда сидишь на пляже, а я подкрадусь и брызну тебе на спину холодной водой. Или как будто ему дали пощечину.
– Конечно, – согласилась она. – Схватить так неожи-данно, это способно напугать.
– Да, – сказал я. А потом: – Нет.
– Так что, да или нет?
– Нет. Не то чтобы потрясение... Так было, когда он хотел, чтобы я вошел в его камеру и он смог бы вы-лечить мою инфекцию. Или когда желал, чтобы я пе-редал ему мышь. Он удивился, но не потому, что до него дотронулись... не совсем так... о Боже, Джен, я не знаю.
– Ладно, оставим это, – согласилась она. – Я просто не могу представить, почему он это сделал. Он ведь по натуре совсем не агрессивен. Отсюда следует другой вопрос, Пол: как ты сможешь его казнить, если прав насчет девочек? Как ты сможешь посадить его на электрический стул, если кто-то другой...
Я дернулся на стуле. Ударил локтем по тарелке и сбросил ее на пол, она разбилась. Мне вдруг пришла в голову мысль. В тот момент во мне заговорила скорее интуиция, чем логика.
– Пол? – встревоженно спросила Дженис. – Что с тобой?
– Я не знаю, – ответил я. – Я ничего точно не знаю, но я хочу попытаться узнать.
