Линсен приподнял уголки одеяла, набрасывая его Элси на плечи. Оценивающе взглянул на открытую дверь, и тревога скользнула по его лицу.
– Мы должны идти, – сказал он. – Быстрее.
– А мама? – проворковала Элси.
– И мама, – успокоила я девочку.
Линсен завернул Элси в одеяло и подхватил на руки. Всё получилось так умело, что я невольно залюбовалась. Представила Линсена в роли отца и тут же пресекла себя. Обаяние – оружие плутов. Хоть в одном Уорт оказался прав.
Уорт… Как же я ненавидела его сейчас! Встретив, выцарапала бы его бесцветные рыбьи глаза, ни секунды не мешкая! Я предала свою Сиил, а он – добил.
В коридоре Линсен протянул ключи мне:
– Думаю, ты должна это сделать.
– Всё равно ты пойдёшь вперёд, – отрезала я, скрипя ключом в скважине.
И он пошёл. С Элси на руках.
Дверь скрывала крутую двухуровневую лестницу, уходящую глубоко под фундамент гостиницы. Старые ступеньки местами укрепляли металлические стяжки и шпатлёвка: явное свидетельство того, что погребом регулярно пользовались. Последняя лестница вывела в извитой коридорчик, пропахший плесенью. В тупиковом конце я разглядела дверь.
– Сюда, – отрезал Линсен.
– Больше некуда, – выдохнула я, застывая у пристанища, в котором прятали самого дорогого мне человека.
Засовы ездили по петлям, словно смазанные маслом. Должно быть, их открывали каждый день, если не по два раза на дню.
Я поднесла ключ к замку и застыла в неопределённости. Я не видела Сиил долгие шестнадцать годовых циклов. Я всё ещё помнила её подростком: привередливым, озлобленным и не по-ребячески рассудительным. Другой Сиил для меня не существовало… Какой я встречу её сейчас? Насколько мы похожи теперь? Не испугаюсь ли, увидев сестру жалкой, разбитой и сломленной?
Я вдохнула сдавленный воздух. По ту сторону двери послышались приглушённые голоса: чужие, далёкие. Нужно просто смириться: мы меняемся, и больше никогда не станем нами прежними.
– Ну же, – поторопил Линсен. – Решайся.
Я бросила недоверчивый взор через плечо и дважды повернула ключ в замке. Закрыла глаза. Потянула дверную ручку на себя… А потом – выставила вперёд лампу и распахнула веки.
Первое, что бросилось в глаза – полыхающие свечи и кровь. Алые пятна и кровавые ошмётки на земляном полу. Подсохшие красные разводы на кухонных шкафчиках в углу: словно кто-то схватился изрезанной рукой и соскользнул. Кровь на кушетке, застеленной старым одеялом, кровь на стенах… Ворох тряпок у двери – тоже окровавленных. И пустота.
Я остолбенела. Словно кол влетел в грудь и пронзил насквозь, превращая сердце в рванину. Это могло значить только одно, и вывод мне не нравился. Он подрезал на корню.
– Её убили, – прошептали губы.
Элси за моим плечом громко завыла. Ужас накрыл с головой, обдав пронизывающим холодом, и я едва не подхватила её вопль.
– Что?! – выдавил Линсен.
– Тут кровь! – прокричала я в панике. – Много крови!
– Мамааааа, – коридор снова наполнился пронзительным визгом Элси. – Мамочкааааа!
И тут до слуха донеслись тихие шаги. Из-за покосившейся перегородки, оклеенной детскими рисунками, вынырнул мальчишка. Тот самый, что называл меня мамой. Он почесал лоб, вздыбив светлую чёлку, и удивлённо вытаращился на нас.
– Мама? – пытливый взгляд пронзил меня, как копьё. – Мама с той стороны?
– Лукас! Лукас, что тут случилось?!
Не сдержавшись, я бросилась к мальчишке и заключила его в объятия. Его тельце оказалось настолько худым и хрупким, что я могла бы обхватить его дважды.
– Не обращай внимания, мам, – бросил Лукас. – Элси просто глупая, вот и орёт.
Линсен брезгливо откинул грязное одеяло и опустил Элси на кушетку. Та уже не визжала: лишь вздрагивала, слушая, как наши голоса переплетаются в суетливый гомон.
– Где мама? – спросила я Лукаса. – Она в порядке?!
Мальчик, деловито подмигнув, потащил меня за загородку.
Взгляду открылся затенённый участок комнатушки и две кушетки у стены, плотно придвинутые друг к другу. Здесь невозможно было разместить что-то ещё: настолько тесным казалось пространство. Сделала неловкий шаг и застыла. Тело налилось расплавленным воском.
В углу, подобрав под себя ноги, перемазанные кровью, сидела женщина. Её тонкие руки прижимали к груди новорожденного младенца. Розовая кожа малыша казалась неимоверно яркой в ворохе чистых простыней.
