Записки Видока - страница 75

Пребывание мое в Бисетре и в Форсе продолжалось двадцать один месяц. Обожаемый ворами, пользуясь уважением самых отъявленных бандитов, я мог всегда рассчитывать на их преданность и поддержку. Все они для меня готовы были идти в огонь и воду. В доказательство этого скажу, что в Бисетре Мардаржан несколько раз дрался с заключенными, осмелившимися сказать, что я вышел из Форса, чтобы служить полиции.

Господин Анри не преминул сообщить префекту полиции о многочисленных разоблачениях, сделанных благодаря моему усердию и смышлености. Этот чиновник, считая, что на меня можно положиться, согласился положить конец моему заключению. Были приняты все меры, чтобы арестанты не подумали, что меня нарочно выпустили на свободу. За мной пришли в Форс и увели оттуда, не упустив из виду ни одной предосторожности. На меня надели наручники и посадили в плетеную тележку, однако условлено было, что я убегу дорогой, что я, конечно, и исполнил. В тот же вечер вся полиция была поставлена на ноги. Этот побег наделал много шуму, в особенности в Форсе, где друзья мои долго праздновали мое освобождение веселыми попойками: они пили за мое здоровье и желали мне счастливого пути!..

Требуется немало искусства, чтобы заинтересовать читателя воображаемыми личностями и нагнать страху рассказом о вымышленных преступлениях. Впрочем, не все ценят подобную литературу, и всегда найдутся люди, предпочитающие выдумке действительность и ассизный суд[20] фарсу. Одним словом, все это дело вкуса.

Наш рассказ не роман, а своего рода протокол, переданный свидетелем. Не столь давно в тюрьмах политических заключенных зачастую смешивали с убийцами. Что из этого вышло, я отразил в своих заметках, которые и представляю на суд читателя. Понятно, что здесь встретятся и весьма нелицеприятные картины, однако, как бы ни была развращена душа преступника, в ней не гаснет искра человечности, и даже самые отъявленные злодеи, не испытывающие страха ни перед Богом, ни перед смертью, боятся общественного мнения и сохраняют любовь к семье. В этом много утешительного для социума. В этом же и заключаются мораль и оправдание моей рукописи[21].

Итак, мы в 1835 или в 1836 году. Три часа утра. В дверь раздается звонок. «Что за черт?» — проносится у меня в голове.

— Кто там? — спрашиваю я.

— Друг, желающий немедленно поговорить с вами, — слышу я в ответ.

— Похоже, — говорю я себе, — этому другу не спится. Ну что ж, посмотрим, кто там…

Я открываю дверь и вижу перед собой трех господ, один из которых, опоясанный трехцветным шарфом, заявляет:

— Я — комиссар полиции. Господин N. — это вы?

— Да, сударь.

— В таком случае, согласно имеющемуся у меня предписанию, я должен вас арестовать. Прошу вас проследовать за мной.

— Могу ли я узнать, за что?..

— Вот, читайте.

Меня обвиняли в заговоре против государства. Что я мог на это ответить? Я быстро оделся; под ворчание привратника мы спустились по лестнице. У ворот нас ожидал фиакр. По пути к префектуре никто не проронил ни слова. Мы прибыли в присутственное место. Закончив с освидетельствованием, меня препроводили в Депо. Между тем рассвело. После обыска и еще некоторых формальностей я вошел в большое помещение, где уже находилось несколько человек. Их только что подняли с походных постелей, чтобы подмести и убрать это милое местечко, служащее то дортуаром[22], то столовой, то рекреационной залой. Я осматриваюсь, и меня поражает сделанная огромными буквами надпись: «Смерть изменникам!»

Для верности рассказа мне порой придется прибегать к словам арго, поэтому я считаю нелишним объяснить их значение. Это наречие впервые появилось в городе Туре, где, впрочем, французский язык всегда отличался чистотой, так что происхождение это довольно странно. Один французский король приказал проводить ежегодные ярмарки в этом городе, и мясники, чтобы выиграть торг, изобрели своего рода тайную лигу и специальный язык, откуда и произошло арго; это придумка воров и мошенников, так хорошо описанных Виктором Гюго. По мере появления в тексте этих странных выражений я буду объяснять их; в них заключена невероятная экспрессия и даже поэзия.