Записки Видока - страница 76

Под надписью «Смерть изменникам!» крест-накрест были изображены два кинжала, а ниже — шила, или инструментарий воров: так называемый классический ломик — нечто вроде рычага, без которого не обойтись при краже со взломом; отмычка — не что иное, как фальшивый ключ.

Едва я вступил в Депо, как ко мне подошли двое его обитателей — один маленький, худой, но коренастый, а другой — гигант, но на вид весьма благодушный и сдержанный. Это были старший и его помощник.

— Вам, конечно, известен обычай этого места? — ласково спросил меня первый.

— Вы о плате за вступление? — уточнил я.

Гигант все это время молчал и только одобрительно улыбался.

Я смекнул, в чем дело, и поспешил принести дань. В ту же минуту как по волшебству появились два литра вина, которые в мгновение ока были выпиты за мое здоровье — понятное дело, без меня. После этого старший, провозгласив свои права и привилегии, любезно обратился ко мне:

— Теперь, монсеньор, вы здесь свой. Если у вас вдруг что-нибудь пропадет, просто скажите мне, и все мигом найдется. Не хотите ли написать родным? Перья и чернила к вашим услугам. Пожалуй, я даже могу написать за вас.

Одним словом, он был весьма любезен. Старший этот был не кто иной, как знаменитый Авриль — главный сообщник Ласенера; его помощник, гигант, — некто Жермен, который задумал и организовал убийство несчастного Шардона.

Пока я писал матери, в наших стенах появился кучер, осужденный на два дня заключения за какую-то маленькую провинность. Вновь прозвучала речь старшего с известным предложением. Кучер заупрямился.

— У меня нет ни гроша! — произнес он решительно. — Меня не проведешь!

На эту дерзкую речь старший ничего не ответил и отошел, улыбаясь как-то по-особенному. Между тем вновь прибывшего окружили и стали расспрашивать о причинах ареста. Он принялся рассказывать, и вокруг него образовался кружок. Кучера слушали с вниманием, но между тем чьи-то ловкие руки делали свое дело: сначала у бедняги исчез платок, потом табакерка, затем кожаный кошелек и даже гребешок, которым он предусмотрительно запасся. Пока он рассуждал и размахивал руками, опытные слушатели Пользовались каждым его движением. Кучер оживился, когда увидел, какой успех имел его рассказ. Чем больше смеялись слушатели, тем больше радовалось его сердце. По вдруг ему захотелось понюхать табаку, но — о, ужас! — исчезли и табакерка, и платок, и кошелек!

Его неудачу встретил взрыв хохота. Кучер бросился к старшему и потребовал вернуть ему деньги.

— Деньги! — повторил Авриль. — Да вы же сами сказали, что у вас их нет! Как они могли пропасть?

Вызвали сторожа, но все в один голос твердили, что у кучера не было при себе денег и что они слышали, как он признался в этом старшине. Служитель, в этом деле человек опытный, ушел, пожав плечами. Едва он исчез за дверью, как на столе появились вино, колбаса, табак и тому подобные прелести, самым красноречивым образом указывавшие на то, что кошелек кучера вовсе не был пуст.

Новые заключенные поступали один за другим, им объясняли все то же самое; они платили все ту же дань, а за ней следовало пиршество. Но вот один из вновь прибывших заартачился. Его одежда указывала на достаток. За это его тут же окрестили богатеем и сочли подозрительным. Не стоило ему отпираться от обычной контрибуции, ибо в следующую же ночь у него украли сапоги. Заснув обутым, он проснулся без сапог, как мальчик-с-пальчик. Черт знает, как совершилось это превращение, но только наш франт имел удовольствие ходить босиком по холодным плитам тюрьмы целых два дня. «Потерянная» же вещь поступила во владение старшины. Не служит ли это доказательством того, что не следует ходить со своим уставом в чужой монастырь?

Утром и вечером тюремные решетки обязательно осматривают, чтобы по звуку, который они издают, определить, касалась их пила или нет. Многолетний опыт доказал, что эта предосторожность является нелишней.

На следующий день, едва мы успели помолиться и заправить постели, к нам ввели новенького. Это был человек в голубой грязной блузе, в приплюснутой фуражке и изорванных башмаках. Выражение его лица было до того свирепым и зверским, что даже старший не посмел к нему подойти; остальные оказались не храбрее его. Но вновь прибывший ожидал всяческих почестей, а потому первым заговорил о своих подвигах.