Днем хозяин наш работает в поле. А когда возвращается, мы вместе с ним усаживаемся за большой деревянный стол, установленный посередине дома, и высокая седоволосая женщина ставит перед нами горячий, прямо из печки, кулеш, дымящийся и обжигающий, напоминающий расплавленный металл, только что выплеснутый из мартена. Кулеш вкусно — так, что кружится голова, — пахнет, и мы с жадностью едим, обжигаясь, торопясь и сдерживая себя, чтобы не нарушать очередность, не забегать со своей ложкой вперед товарища.
Чаша с кулешом огромная, одна на всех. Я удивляюсь — откуда такая? Никогда раньше мне не приходилось видеть ничего подобного.
Но еще больше удивляюсь я тому, из чего умудряется хозяйка готовить кулеш, огненную ту похлебку, на всю нашу — из шести человек! — курсантскую братию? В деревне хоть шаром покати — подчистую все было подчищено оккупантами.
Находиться на иждивении людей, которые сами перебиваются, бог знает чем, мы, конечно, не можем. Начинаем предлагать хозяину в подарок все подряд из нехитрых своих солдатских пожитков: кто — самодельный плексигласовый портсигар, вымененный когда-то у случайно повстречавшегося летчика, кто — алюминиевую, тоже самодельную, расческу с надежными, неломающимися зубьями, кто — настоящее произведение искусства — нарезной, с разноцветными колечками мундштук, собственноручно выточенный еще до армии, на заводе.
Старый колхозник не берет от нас ничего.
— Нет, нет!.. Что вы, что вы, ребята?.. Солдаты ведь... свои!
Старик словно оправдывается, чувствует себя в чем-то виноватым. Чтобы поскорее от нас избавиться, быстро берет топор и, громыхая деревянной своей култышкой (правая нога — протез), направляется к дверям.
Останавливается в нерешительности:
— Не пособите?..
И мы все, как один, дружно пособляем ему. Колем, пилим, складываем около дома дрова, таскаем из лесу слеги, — так здесь называют длинные жерди, — ремонтируем плетень, вскапываем огород.
О, как завидуем мы в это время нашему хозяину!
У этого человека есть в жизни все: свой родной дом, свой порог, хотя и разрушенное, но хозяйство, свой кулеш на столе, а самое главное — возможность самому, именно самому трудиться, собственными руками зарабатывать хлеб насущный! В каком розовом, райски-несбыточном, чудеснейшем свете представляется теперь всем нам жизнь родных, знакомых, всех, кто не находится сейчас в действующей армии!
Знаем, хорошо знаем, что и там, и в тылу, людям сейчас не сладко; приходится иной раз и потруднее, чем нам в армии. Подростки — и те, наравне со взрослыми, без отпусков и без выходных — по двенадцать часов простаивают за станками, бывает, и сутками не вылазят из цехов, женщины в деревнях, повздыхав и поохав, сами впрягаются в плуги и, обмотавшись постромками, тянут и тянут, чтобы хоть так вспахать поле, не опоздать с севом. Знаем все это — и как о самом большом счастье мечтаем, вернемся с победой домой, заживем после войны самой прекрасной — мирной жизнью.
Ночью мы спим и видим ее, эту будущую жизнь во сне.
Как все же крепко спалось в юности!..
Я подумал об этом однажды ночью, и услужливая память тотчас подсказала мне два изречения, две заповеди, из тех житейски мудрых и озорных, что в изобилии создавались на войне устным солдатским творчеством.
Кажется, из-под Сухиничей, где наш полк останавливался на короткий десятиминутный привал, я, примостившись поудобнее у вещевого мешка, который заменял мне не очень ровный, но все же довольно, устойчивый письменный стол, так, помнится, описывал в письме домой свои первые впечатления из действующей армии: «Предприимчивые люди уже спят, лодыри, как обычно, слоняются».
Солдат на войне мог спать, подложив под голову тот же вещмешок, противогаз, скатку, шапку-ушанку, винтовку или автомат. Мог спать на пуховой подушке — если, случалось, попадал в госпиталь,— а мог и на полене, оказавшись в наряде по кухне, исполняя там, при топках, обязанности кочегара.
Бывало и так: ночью просыпаешься — ни зги. Слышишь только — стучат колеса...
Догадываешься: «Ага! Теплушка...»
Где-то рядом — под звездами огромная страна, мелькают погруженные в темноту населенные пункты, а ты лежишь и не в силах приподнять голову: на ней мерно, в такт колесам, покачивается голова спящего рядом солдата.
