Только очень злые языки могут утверждать: солдатская жизнь — такая, дескать, беззаботная, на всем-то, как есть, на готовеньком!
Мы прослужили всего ничего, а прошел, кажется, целый год.
Видно, плохие все же получаются из нас солдаты. Неважные мы бойцы, раз так быстро вымотались, устали, не успев даже повоевать. Война — вон она: конца- края еще ей не видно! Хотя и разбили немцев под Сталинградом, пленили и истребили там более трехсот тысяч вражеских солдат, да только фашистские армии и сегодня еще стоят неподалеку от Волги. И от Москвы по соседству — в калужских, да вот в этих, тульских краях, от нас — совсем близко, теперь уже в каких-то десятках километров.
Наступит ли когда-нибудь благословеннейший в жизни день и час, и тот миг, когда возвратится, наконец, солдат с победой? Домой вернется. Сбросит с натруженных плеч заскорузлую серую шинель, размотает в последний раз потемневшие, почти до рядна изношенные обмотки. Да сядет с дороги за стол, выпьет, чокнувшись с оставшимися в живых родными, с соседями и друзьями, плотно закусит да и завалится после всего набоковую — отоспаться, наконец-то, за все годы войны в тепле, на мягкой постели. Кому посчастливится?
А пока впереди нас тяжело гремит что-то там, у горизонта... А сзади заметили, подпрыгивая, покачиваясь из стороны в сторону, несется по дороге, догоняя роту, какая-то повозка.
Тачанка не тачанка, тарантас не тарантас, поровнявшись с нами, круто притормаживает, останавливается.
Впереди — бравый ездовой, у него за спиной — пожилой, сухощавый подполковник.
Узнав, кто мы такие, подполковник широким хозяйским жестом, совсем не по-военному, приглашает нас подойти поближе — окружаем повозку кольцом. Очень буднично, запросто он обращается к нам:
— Ну-с, здравствуйте! Для начала давайте знакомиться. Я — подполковник Мирошниченко, командир 260-й стрелковой дивизии. Как говорится, я — ваш батя...
Лицо у подполковника строгое, серьезное, а глаза смеются, от их уголков расходятся в стороны тоненькие морщинки-лучики:
— Прошу...любить и жаловать!
На комдиве — долгополая шинель, ладно скроенная, туго перехваченная широким ремнем, но вся измызганная, пообтертая в блиндажах и окопах. Выглядит она куда старее, затасканнее, чем у нас, курсантов, одетых с иголочки. Погон, как у нас, у подполковника нет; на петличках — по три шпалы. Мы, курсанты, первыми, видать, приносим в армию новые знаки различия.
С нескрываемым любопытством мы разглядываем с близкого расстояния настоящего фронтовика, командира соединения, который совсем еще недавно лупил немцев. А тот тоже не без любопытства всматривается в нас, незнакомых ему парней в погонах, свежее свое пополнение.
Выглядим мы, впрочем, не так уж и свежо, не так молодецки, по сравнению с побуревшим от загара, прокаленным степными ветрами и солнцем подполковником. Но тот явно радуется встрече, и его настроение бодрость передаются постепенно и нам.
От подполковника узнаем, что 260-й дивизии в Тульской области пока нет: после разгрома врага под Сталинградом она задержалась на Волге, под Котлубанью но сейчас находится в пути. Вот уже прибыл командир дивизии, на днях прибудут ПФС — продовольственно фуражное снабжение и все прочее. Старшине Мокееву, «кавалерийскому» нашему командиру, подполковник дает распоряжение: роте не двигаться дальше, а расположиться на постой в ближайшей деревне. Туда интенданты должны в скором времени забросить продукты.
Так оказываемся мы в тульской деревне Н.
Пишу «Н» не потому, что тогда, в войну, она представляла какой-то особый стратегический интерес, была засекречена и, тридцать с лишним лет спустя, еще не пришло время раскрыть тайну. Нет, просто не помню сейчас названия. Писать когда-нибудь «мемуары красноармейца» я не рассчитывал, никаких записей, дневников не вел. Мне запомнились лишь некоторые названия тульских деревень, мимо которых лежал наш путь: Новое Село, Гамово, Демьяново, Иворовка. Возможно, в каком-то одном из этих селений и стояли мы на постое.
Я со своими товарищами оказываюсь в доме старого крестьянина, колхозника-инвалида, имя которого тоже, к сожалению, запамятовал.
