— Садись, — сказал уполномоченный. — Как звать-то?
— Иеромонах Иоанн.
— Эти финтифлюшки ты оставь для себя. Как звать тебя
по-настоящему? Фамилия? Имя? Отчество?
Памятуя мудрый совет архиепископа не вступать с
уполномоченным в дискуссии, я назвал и то, и другое, и третье.
— Вот это уже по-нашему, — произнес уполномоченный, продолжая
с тоскою глядеть на коробку.
Видя, как он мучается, я поспешил освободиться от коробки.
— Это вам... небольшой сувенир.
— Благодарствую, — рявкнул уполномоченный, поспешно схватил
коробку и поставил ее к себе под стол. И хотя в лице его я не увидел ни
благодарности, ни малейшего просветления, обстановка в кабинете как-то разом
вдруг разрядилась.
— Так чего, решил все-таки в Сарск ехать? Архиепископ
предлагал тебе здесь остаться?
— Предлагал.
— Отказался?
— Отказался.
— Ну и дурак. Архиепископ к тебе всей душой. Несколько раз
мне звонил. Ученый человек, говорит. А что толку от твоей учености? Одни
неприятности, наверно. Разве не так?
— Так.
— В последний раз спрашиваю: едешь в Сарск?
— Еду.
— Много дураков видел, но такого впервые!
Уполномоченный принялся писать какую-то бумагу, а, пока он
писал, я окинул взглядом кабинет. По всем его стенам стояли застекленные шкафы,
и в каждом из них папки с делами, в которых, наверное, вся подноготная жизнь
епархии. В одном из этих шкафов будет теперь красоваться мое персональное
досье.
— Бери направление, — уполномоченный протянул мне бумажку. —
Явишься с ним в местный совет. И не особенно там выкобенивайся! Умный! Впрочем,
Валентин Кузьмич тебе спуску не даст. У него, брат, бульдожья хватка! Ну, чего
сидишь?
Я поднялся. Вопрос уполномоченного, видимо, означал, что
аудиенция окончена. Вести со мной дискуссии у него явно не было желания. Он уже
ерзал в своем кресле: ему, должно быть, не терпелось познакомиться с содержимым
коробки. Про себя я возблагодарил доброту и заботу обо мне премудрого архиепископа.
— До свидания, — сказал я.
— Будь здоров, Иван Петров!
— Почему Иван Петров?
— Юмору не понимаешь! — мрачно изрек уполномоченный. — Плохо
тебе придется.
29 мая
Я увидел ее сразу, как только
автобус сделал крутой поворот, и передо мной неожиданно открылась панорама
города. Построенная на самом высоком месте, она возвышалась над ним,
белоснежная, стройная, с голубыми куполами. Солнце уже село, и только церковь
была ярко освещена, она сама, казалось, излучала сияние, наполняя пространство
белым, голубым и золотым светом. Ее кресты сверкали и искрились.
«Это она! — с содроганием подумал я. — С крестами, значит,
действующая, а другой действующей церкви в городе нет. Какое же чудо, что она
до сих пор уцелела!»
Автобус въехал в город, миновал квартал современных
пятиэтажек и медленно стал подниматься в гору. По ее склону лепились деревянные
одноэтажные дома с зелеными двориками. Вдоль улицы разгуливали куры. На
скамейках возле калиток сидели женщины в белых платочках. «Моя паства», — подумал
я.
Типичный деревенский ландшафт сменился затем каменной
городской застройкой, которую составляли в основном старые купеческие дома в
один, два, редко три этажа. Когда-то они выглядели, наверно, очень симпатично,
но сейчас их серые облупленные фасады наводили скорее уныние.
— Центр! — объявил остановку водитель.
Я вышел из автобуса. Церковь была совсем рядом. Ее купола возвышались
над домами. Я направился к ней и, пройдя метров двести — триста, оказался на
обширной, мощенной камнем площади. На одной стороне ее располагалось старинное
дворцового типа двухэтажное здание — над ним развевался красный флаг, значит,
здесь размещались местные органы власти, — а на другой стороне стояла церковь
Преображения. Такое соседство не могло не вызвать у меня беспокойства. Храм, в
котором мне предстояло служить, был, вне всякого сомнения, бельмом в глазу у
отцов города. Моя тревога возросла, когда я приблизился к церкви. Если издалека,
на общей панораме города она выглядела сказочно прекрасной, то вблизи вид у нее
был удручающий: крыша проржавела, штукатурка во многих местах была отбита, на
стенах — хамские надписи. Вполне достаточный предлог для закрытия прихода и
даже для сноса храма.
