Я прошел в алтарь. Запрестольная икона, семисвечник, священные
сосуды и священнические облачения были на месте.
— Ну как? — ехидно спросила Елизавета Ивановна.
— Слава Богу.
— Вы что, собираетесь служить?
— А зачем иначе я сюда приехал?
Елизавета Ивановна с неподдельным удивлением взглянула на
меня.
— Рассчитывать на ваше сотрудничество в возобновлении
богослужений, — сказал я, — видимо, бессмысленно.
Моя собеседница продолжала молча, с недоумением смотреть мне
в глаза.
— Можно ли расценить ваше молчание как согласие с тем, что сотрудничество
между нами невозможно?
— Мне это было ясно еще до вашего приезда сюда.
— Вот и прекрасно. Приходского совета при храме, нужно
полагать, не существует?
— Почему же? Список двадцатки где-то есть...
— Я говорю не о мертвых душах.
— Живая душа здесь я одна, — ухмыльнулась Елизавета Ивановна.
— Нет даже казначея?
— К чему казначей, если денег нет?
— Если дело обстоит таким образом, извольте передать мне
ключи от храма.
Тонкие брови Елизаветы Ивановны удивленно взметнулись вверх.
Такой акции с моей стороны она не ожидала и не знала, как реагировать на нее.
Да, да, Елизавета Ивановна была права: она была единственной «живой» душой в
списке «мертвых душ», хранящемся где-то в городском совете. Она была полновластной
хозяйкой храма. Кто ее назначил председателем несуществующего приходского
совета — секрет полишинеля. Об этом не принято спрашивать. Во всяком случае, к
ее назначению не причастны ни прихожане, ни тем более настоятель храма, лишенный
всякого права голоса и выступающий в качестве наемной рабочей силы. Елизавета
Ивановна полновластно решала до сих пор, сколько заплатить священнику, сколько
положить себе в карман (об этом умолчим!), сколько передать в конвертах
таинственным лицам, от которых зависит ее пребывание в этой должности, сколько
перечислить в местный бюджет, в Фонд мира (о, она, должно быть, великая
мирот-ворица! ) и сколько, наконец, оставить на поддержание предприятия.
Впрочем, все это уже в прошлом. Предприятие прогорело. Здание комбината разваливается.
Видимо, где-то восторжествовало мнение, что идеология превыше всего! Но ничего
страшного! Не получим очередную медаль от Фонда мира, получим грамоту по
идеологическому ведомству, а это не фунт изюма! Не отремонтируем за счет
церковных средств участок дороги от города до областного центра, ну и Бог с
ними! Что толку от отдельного участка, если дорога полностью все равно никогда
не будет отремонтирована? Зато можно будет отрапортовать о полной и всеобщей
атеизации населения и тем утереть нос соседям. Наверху обязательно это отметят,
не могут не отметить! Вопрос о закрытии храма был решен. Вот почему Елизавета
Ивановна после некоторого колебания с ехидной ухмылкой достала из сумочки и
передала мне ключи. Так, пожалуй, даже удобнее: если исчезнут последние иконы,
ответственность ляжет на священника.
— Простите, Елизавета Ивановна, у меня к вам еще один вопрос:
где бы я мог расположиться на ночлег?
— Ваш предшественник, отец Василий, имел квартиру в городе,
неплохую квартиру, и загородный дом. У вас, конечно, не будет ни того, ни
другого.
— О! Я на это и не рассчитывал.
— Входя в ваше положение, я могу попытаться помочь вам
устроиться в гостинице, но успех не гарантирую. К себе, извините, не приглашаю.
— Уверяю вас, я и не принял бы такого приглашения.
— А вот отец Василий принимал такие приглашения, и весьма
охотно.
— Давайте оставим в покое отца Василия. Скажите, в храме нет
никакой комнатушки?
— Есть. Видите дверцу? За ней винтовая лестница, она ведет
наверх. Там есть келья, в которой когда-то, давным-давно, жил некий старец
Варнава. Потом там ночевал сторож, это еще когда были деньги. Не знаю, удовлетворит
ли она вас. Можете посмотреть. Только, извините, сопровождать вас туда я не
буду. Все-таки женщина... Это было бы не совсем прилично...
Я вспыхнул.
— Елизавета Ивановна, не будем говорить о приличиях.
— Почему же? — наигранно-наивным тоном спросила она. — Где же
еще, как не здесь, поговорить о приличиях?
— Здесь говорят о грехах.
— Можно и о грехах. Я могла бы рассказать вам много
удивительного.
