– Но в конце концов вам это надоело?
– Ну да.
Мауритсон нервно мял в руках носовой платок.
– А что, между нами, – вам не надоело бы? Знаете, сколько всего я выплатил этому прохвосту?
– Знаю. Пятьдесят четыре тысячи крон.
– Все-то вам известно, – протянул Мауритсон. – Скажите, а вы не могли бы забрать дело об ограблении у тех психов?
– Боюсь, из этого ничего не выйдет, – ответил Мартин Бек. – Но ведь вы не покорились безропотно? И пробовали припугнуть его?
– А вы откуда знаете? Примерно с год назад я начал задумываться, сколько же всего я выплатил этому подонку. И зимой переговорил с ним.
– Как это было?
– Подстерег на улице и сказал ему – дескать, хватит, отваливай. А тот, жила, мне в ответ – берегись, говорит, сам знаешь, что произойдет, если деньги перестанут поступать вовремя.
– А что могло произойти?
– А то, что он побежал бы в полицию. Конечно, дело с ящиком давно кануло в прошлое, но полиция обязательно копнула бы в настоящем, а я не только законными делами занимался. Да и поди растолкуй убедительно, почему столько лет платил ему без отказа.
– Но в то же время Свярд вас успокоил. Сказал, что ему недолго осталось жить.
Мауритсон опешил.
– Он что, сам вам рассказал об этом? – спросил он наконец. – Или это тоже где-нибудь записано?
– Нет.
– Может, вы из этих – телепатов?
Мартин Бек покачал головой.
– Откуда же вам все так точно известно? Да, он заявил, что у него в брюхе рак, протянет от силы полгода. Мне кажется, он струхнул немного. Ну, я и подумал – шесть лет содержал его, как-нибудь выдержу еще полгода.
– Когда вы в последний раз с ним разговаривали?
– В феврале. Он скулил, плакался мне, словно родственнику какому-нибудь. Дескать, в больницу ложится. Он ее фабрикой смерти назвал. Его в онкологическую клинику взяли. Смотрю, вроде бы и впрямь старичку конец. «И слава Богу», – подумал я.
– А потом все-таки позвонили в клинику и проверили?
– Верно, позвонил. А его там не оказалось. Мне ответили, что он помещен в одно из отделений больницы Сёдер. Тут я почуял, что дело пахнет керосином.
– Ясно. После чего позвонили тамошнему врачу и назвались племянником Свярда.
– Послушайте, а зачем я вам рассказываю, если вы все наперед знаете?
– Да нет, не все.
– Например?
– Например, под какой фамилией вы звонили.
– Свярд – под какой же еще. Раз я племянник этого прохвоста, значит, само собой, Свярд. А вы не сообразили?
Мауритсон даже повеселел.
– Нет, не сообразил. Вот видите.
Что-то вроде мостика протянулось между ними.
– Врач, с которым я говорил, сказал, что старичина здоров как бык, запросто протянет еще лет двадцать. Я подумал…
Он примолк. Мартин Бек быстро посчитал в уме.
– Подумали, что это означает еще сто восемьдесят тысяч.
– Сдаюсь, сдаюсь. Куда мне с вами тягаться. В тот же день я перечислил мартовский взнос, чтобы уведомление уже ждало этого идола, когда он вернется домой. А сам… вам, конечно, известно, что я решил?
– Что это последний раз.
– Вот именно. Я узнал, что его выписывают в субботу. И как только он выполз в лавку за своей проклятой кошачьей едой, я его хвать за шкирку и говорю: все, больше денег не будет. А он какой был наглец, такой и остался: дескать, я знаю, что произойдет, если к двадцатому следующего месяца он не получит уведомление из банка. Но все же он перетрусил, потому что после этого, угадайте – что?
– Он переехал.
– Все-то вам известно. И что я тогда сделал?
– Знаю.
В кабинете воцарилась тишина. «А магнитофон и впрямь работает бесшумно», – подумал Мартин Бек. Он сам проверил аппарат перед допросом и зарядил новую ленту. Теперь важно выбрать верную тактику.
– Знаю, – повторил он. – Так что в основном наш разговор можно считать оконченным.
Его слова явно не обрадовали Мауритсона.
– Постойте – вы вправду знаете?
– Вправду.
– А вот я не знаю толком. Не знаю даже, черт бы меня побрал, жив старикашка или помер. Дальше пошли сплошные чудеса.
– Чудеса?
– Ну да, с тех самых пор у меня все… как бы это сказать, шиворот-навыворот идет. И через две недели мне припаяют пожизненное заключение за дело, которое не иначе как сам нечистый подстроил. Ни на что не похоже… Ну, так что я тогда сделал?
